Рисуя, Кудинов любил разговаривать с натурой, потому что рисовал он не гипсовую статуэтку с высокой прической и отточенным носиком, а живого человека. А живого человека — он был уверен в этом — нельзя нарисовать, не зная, откуда у него эта виноватость в улыбке и тоска во взгляде.
И он сказал:
— Девушка, вы поднимите голову. Я вас рисую.
— Хорошо, Игорь Николаевич! — отозвалась она, неожиданно обращаясь к нему по имени и отчеству. — Я буду смотреть, как вы велите. Но разрешите вам заметить, что я — не продавщица в продмаге, чтобы вы так ко мне обращались. Я уже пять лет сижу за конторкой, и вы могли бы знать мое имя.
Что уж совсем редко с ним случалось — Игорь покраснел при ее словах и не сразу нашелся, что ответить.
— Ну?! — выдавил он, удивленно приподняв брови.
— Вот вам и «ну!» — передразнила она его и добавила тише: — Лара.
Кудинов набрасывал овал ее лица, а сам думал: «Пять лет!» Вот, черт возьми. «И вы могли бы знать мое имя». Он помолчал какое-то время, раздумывая: осадить ее, дать понять ей, что он рисует ради скуки, или унизить, уязвить ее каким-нибудь словом? И он решил, что лучше — последнее.
— И что ж, вы, Лара, так все эти пять лет и отрываете билетики? — язвительно, как ему казалось, спросил он. — И вам не скучно?
— Да. Так все пять лет и отрываю, — отвечала она с достоинством, не глядя на него. — Днем — продаю билеты, а вечером — занимаюсь.
— Где же вы занимаетесь, если не секрет?
— А нигде: готовлюсь к экзаменам.
— Пять лет — и все готовитесь? За пять лет любой институт окончить можно!
— Меня не принимают. Каждый год я сдаю экзамены и проваливаюсь.
— На чем же вы проваливаетесь?
— А по-разному. Чаще — на первом же экзамене, на рисунке, и засыпаюсь. Хотя рисунок у меня — второе. Я на факультет прикладного искусства поступаю.
— В «Строгановку»?
— Да.
Игорь снова долго молчал; водя карандашом по картонке, он все думал об этой девице не первой молодости. Ее упрямству мог бы позавидовать кто угодно.
Теперь он уже знал, откуда и этот высокий лоб, и этот упрямый взлет бровей.
— Гм! И как же вас столько лет терпят отец и мать? — сказал он, заканчивая тушевку лица, чтобы оттенить выступы скул.
— А у меня нет их — ни отца, ни матери. Я у тети живу — маминой сестры. А у нее своих ребят полно. — Лара смотрела в ту сторону, куда он велел, а говорила очень спокойно и рассудительно. — Я не могу оценить свои работы — не я же принимаю экзамены. Но за пять лет у меня столько накопилось всяких рисунков и заготовок, что мне негде хранить папки. Тетя пугается, грозится выбросить их. Хотите, я покажу вам?
Ну, как в таком случае сказать: нет, не хочу? И он сказал небрежно:
— Что ж, приносите.
— Хотите, завтра принесу! Вы когда будете завтра?
— Завтра?! Не знаю. Надо подумать, что у нас завтра? Завтра — среда, совет. Может, совсем на выставке не буду. Буду в мастерской… — Игорь теперь водил карандашом слишком старательно, — Давайте, заглядывайте вечерком в мастерскую. Я вам дам телефон — позвоните предварительно.
И посмотрел на нее пристально, испытующе.
Она улыбнулась краешком губ: видимо, знала, чем кончаются все эти хождения по мастерским.
— Нет, Игорь Николаевич! — сказала она, не гася все ту же улыбку. — Если бы я ходила по мастерским, то я давно была бы студенткой. В мастерскую к вам ехать не хочу. А сюда принести — могу.
— Приносите, ладно! — сдался он наконец.
Лариса очень обрадовалась и уже не могла сидеть спокойно, как требовал Кудинов. Она повернула свою милую головку, с высоко взбитыми волосами, и с благодарностью поглядела на Игоря. Он не стал напоминать ей, чтобы она сидела ровнее, ибо уже заканчивал работу: оставалось только проработать ее хорошую длинную шейку.
Закончив портрет, Кудинов написал тем же карандашом:
«Ларе, в знак признательности за ее упрямство».
Написав это, Игорь подошел к конторке, небрежно и несколько театрально подал рисунок Ларисе. Она поднялась, взяла картон, глянула на портрет, и лицо ее зарделось.
— Спасибо, Игорь Николаевич! — сказала она. — Меня еще никто не рисовал. Вы, конечно, польстили мне.
— Такая вы и есть! — почему-то смущаясь, сказал он.
— О! Я отдам портрет окантовать и повешу его над своей кроватью.
Лицо Ларисы сияло.
26
На другой день, как и обещал Кудинов, он посмотрел ее работы. Когда Игорь пришел, Лариса уже поджидала его в закутке Екатерины Ивановны, где старуха хранила жестяной чайник и сухари. В комнатке стоял диван, отслуживший свой срок в раздевалке, и тумбочка. Лариса разложила свои папки на тумбочке, папки были громоздкие, и в каждой — десятка по два листов. На каждом листе — акварелью — рисунок. Лариса почему-то называла эти рисунки «м о т и в а м и». Одна папка — «мотив моря». Другая — «мотив осени».