— Прежде чем рассказывать, что было дальше, — заговорил он, — давайте по-дружески обсудим один мужской вопрос. Согласны?
— Согласен.
— Только по-честному?
— Хорошо.
— Скажите, вы когда женились — рано или поздно?
— Поздно.
— А-а! — радостно подхватил Дергачев. — Значит, вы толк в женщинах знаете!
Мне ничего не оставалось, как только улыбнуться наивной радости Ивана Васильевича. Он же принял мою улыбку за согласие с его мыслями, поэтому продолжал все так же горячо:
— Ну, а раз знаете, то, собственно, мне не надо вам доказывать, что женщины бывают разные. Уточню, о чем речь. Нередко в таком вот мужском разговоре можно услыхать: мол, что бабы?! Бабы все одинаковы… Так обычно рассуждают или вруны, или же кто в жизни ни разу не любил по-настоящему. Встречаются среди нашего брата такие хамы. Хорошо одет. Хорошо язык подвешен. Подцепит такой девушку, молодую женщину, наговорит с три короба, наобещает и ходит руки в брюки — победил! Я таких не люблю. Я откроюсь вам по секрету: я робею перед женщиной. Я не могу так, с ходу. Мне обязательно надо, чтобы мне дорога была каждая черточка ее лица, мила каждая родинка на шее… Да-да! — все более оживляясь, продолжал Дергачев. — Лишь тот, кто не любил, тот может болтать о женщине что угодно. А кто, подобно вам, любил, ошибался в молодости, тот целомудрен, тот молчун. Тот женщину не обидит и слова о ней плохого не скажет…
Я снова улыбнулся. Мне показалось, что последняя рюмка, которую выпил Иван Васильевич, была лишней.
Однако Дергачев тут же уловил мою ухмылку и продолжал с некоторой обидой:
— Мне понятна ваша улыбка. Думаете, хлебнул лишнего Иван, в сантименты ударился, а я хочу одного: чтобы вы лучше поняли мою мысль, меня лучше поняли, как я любил Халиму. Я все понимал. Я говорил себе: «Ну, зачем тебе все это, Иван?! Ты женатый, степенный человек. У тебя семья, дети. Брось. Забудь!» Я все понимал, по не мог прожить ни дня, ни часа, нет — ни минуты без мысли о Халиме.
18
— О близких всегда рассказывать трудно и как-то не очень хорошо. — Иван Васильевич вздохнул и снова задымил сигаретой. — Тем более о жене. Но о своей Аннушке я все же должен сказать хоть два слова. Я непременно затяну вас к себе домой, и вы увидите все сами. Однако теперь, прежде чем продолжать рассказ, я хочу, чтобы вы знали: Аня — это та девушка-отделочница, о которой я мельком упоминал. Ну, на которой была одета телогрейка пятьдесят шестого размера, а на телогрейке пуд клея да шпаклевки… Все это так. Но под этим ватником скрыто милое, отзывчивое сердце. Иногда я смотрю на нее и думаю: откуда в ней все это? Аню никак не отнесешь к женщинам властным и честолюбивым. То, что я поступил в институт, это не она заставила. Это Кочергин вразумил: учись! У него каждый бригадир на счету. Федор Федорович с тебя три шкуры спустит, а учиться заставит. Чтоб сам учился и ребят своих за собой тянул. И я тяну. У меня в бригаде двое парней-лимитчиков из армии, десятый класс вечерней школы заканчивают, а трое — студенты техникума. Нет, Аня не толкает меня ни в прорабы, ни в начальники СМУ. Если говорить честно, в ее характере преобладает домовитость. Поженились мы с ней, не успел я это оглянуться, глядь, а у нас уже ребенок — девочка. Через год — сын… Зарабатываю я хорошо, жену со стройки снял, и Аня вся ушла в хлопоты по дому: кухня, дети, занавески, да мало ли забот у молодой хозяйки?! Зато и порядок был. Шумный, голодный, являюсь я домой, обед или там ужин готов. Аня собирает на стол, я умываюсь, сажусь на свое место, в уголок у холодильника, и торопливо пересказываю ей все наиболее важные события, случившиеся на стройке. Ане было интересно — многие ее подруги еще не повыходили замуж и продолжали работать…
Да, так было до отъезда в Ташкент.
А тут прилетел, объявился, ведь больше месяца дома не был — не был и словно не было меня. Жена своими хлопотами занята, я своими. Трезво рассудить, занятость моя понятна: за двадцать дней, отведенных для сессии, мне надо было свалить четыре экзамена да полдюжины зачетов. Экзамены не какие-нибудь проходные, а самые важные — сопромат, железобетон, английский… А тут еще и лекции, консультации. Утром позавтракаю и на весь день — в институт. Однако это только дома, Ане, я говорю, что побежал в институт, а на самом деле у меня и без этого забот-хлопот хватает. Еду утром на Сокол, где у нас заочное отделение… В метро вдруг решаю, что первым делом забегу в глазную больницу, узнаю, что делать с Рахимом. Я же обещал Халиме поднять всех на ноги! Так когда же поднимать, как не теперь. Схожу на площади Маяковского, помню, что где-то тут глазная больница. Спрашиваю у прохожих. Нахожу. Поднимаюсь по ступенькам. Иду коридором…