22
— Настал день, час, зовут нас: меня, прораба, Халиму. В кабинете для заседаний за столиками только приглашенные: сотрудники проектных и научно-исследовательских институтов, ученые, практики-строители. Осматриваю зал, многих я не знаю.
Появляются члены президиума. Замолкли все, но настроение у всех настороженное, встретили президиум без аплодисментов. Вижу, из-за стола президиума направляется ко мне Кочергин. Подошел, поздоровался, говорит:
— Готов? Только не волнуйся, сапер.
«Не волнуйся»… Внешне я не волновался, но вам могу признаться, что это внешнее спокойствие стоило мне немалых усилий. Где мне доводилось выступать раньше? На планерках, в вагончиках, среди рабочих бригады. На двух-трех собраниях в тресте выступал: брали новые обязательства. А тут собрались начальники НИИ, архитекторы, доктора наук, одним словом, цвет нашей строительной науки.
Научную конференцию — или, по-нашему, совещание — открыл заместитель председателя комитета. Он говорил не спеша, был краток. Он не предрешал разговор никакими выводами. Просто указал на важность спора и на ответственность каждого перед будущим.
Докладывал Умаров.
Я напрягся, слушая его очень внимательно. Гафур Султанович знал, что рекомендации этого совещания станут законом для строителей города, и он хотел одного — повременить с выводами. И теперь Умаров напирал на то, что-де если совещание выскажется за возведение домов повышенной этажности, то он согласен будет на пересмотр технической документации. Если же нет, то… Гафур Султанович говорил долго, напирая на необходимость всестороннего изучения сейсмической устойчивости сооружений; говорил долго и довольно-таки нудно. Заместитель председателя комитета не то чтобы оборвал его, а легонько, как говорится, н а ц е л и л, поворотил его речь на главное.
— Все это хорошо, товарищ Умаров, — сказал он, — но вот я слушаю вас уже час и не могу понять: каково же все-таки ваше отношение к идее строительства домов повышенной этажности? Понимаю, что на этот вопрос трудно сразу дать определенный ответ. Ставлю вопрос уже: каково ваше отношение к предложению товарища Дергачева возводить типовые крупнопанельные дома высотой не в три, а в четыре и в пять этажей?
Умаров нашелся:
— А товарищ Дергачев тут! Пусть он сам выскажется по этому поводу.
По залу прокатился шепоток, может, кто не знал, где Дергачев. А может, просто люди делились впечатлением о том, как Умаров ловко увильнул от ответа на самый важный вопрос.
— Ну что ж. Послушаем товарища Дергачева, — сказал представитель комитета.
Я знал, что на таких совещаниях надо говорить как можно короче. У меня был заготовлен листок с планом выступления. Халима переписала мне его на машинке, и я, чтобы не сбиться, начал читать по листку. Не спеша, для разминки, я указал на наиболее важные узлы типовой схемы, отметил меры по усилению швов и конструкций, которые на наш взгляд необходимы в домах повышенной этажности: дополнительный расход металла и так далее. Затем перешел к главному — к диаграмме сейсмоустойчивости панельных домов. Когда я, заканчивая свое выступление, сказал, что недалеко то время, когда мы увидим Ташкент новым городом — городом высоких зданий, — в зале раздались аплодисменты.
После моего выступления был объявлен перерыв. Во время перерыва все подходили ко мне, жали руку, поздравляли. Я понял, что многие мне симпатизируют. Выступлением своим я приобрел среди своих собратьев-строителей известность и — главное — друзей. И первым из них был Кочергин. До этого какие у нас были отношения? Федор Федорович был для меня начальником. Я знал, что у меня хороший начальник треста; Федор Федорович знал, что в тресте у него есть такой Дергачев, хороший, толковый бригадир. Но тут, когда объявили перерыв, Кочергин первым подошел ко мне, поздравил:
— Молодец, сапер! — Я это на радостях вместе со всеми спешу к выходу, а Федор Федорович на листы ватмана показывает: — Сколи, пригодится для диплома.