Федор Федорович высадил меня из машины возле университетского сквера. Было уже далеко за полночь. Кочергин приказал шоферу ехать в гостиницу. Но я не очень уверен, что Федор Федорович заснул в ту ночь — в шесть утра самолет его улетал в Москву…
23
— Мы пробыли в Ташкенте все лето. Наступила осень. Строительные работы в пострадавшем от землетрясения городе все больше входили в график, и аварийные бригады решено было отозвать. Я узнал это из телеграммы Кочергина начальнику строительно-монтажного управления. И, когда я узнал, у меня все в голове смешалось: было радостно от сознания того, как много мы сделали для города, и грустно от близкого и неизбежного расставания. Когда я увидел Ташкент впервые — тем апрельским вечером, — город был весь испятнан язвами развалин. Повсюду горы кирпича, из которых торчали балки и белела штукатурка обвалившихся стен. Теперь Ташкент снова ожил: вдоль улиц высились целые кварталы новых домов, тротуары полны народа, и было трудно поверить, что каких-нибудь пять-шесть месяцев назад тут стояли заборы, скрывавшие от глаз беду.
Горсовет устроил нам торжественные проводы. В том же самом театре, где я увидел Халиму в трауре, собрали всех нас — строителей. Подарки, награды, речи… Потом среди других передовиков меня пригласили на прием, вроде сегодняшнего. Только наш капитан устраивал прием (вы можете со мной не согласиться, но я говорю, что думаю), наш капитан устраивал ужин бездельникам, а горсовет — труженикам.
— Ну, зачем же так резко — бездельникам? — запротестовал я робко. — Вы и себя причисляете к ним?
— И себя! — упрямо не соглашался Иван Васильевич. — Что мы, туристы, за месяц сделали? Ровным счетом ничего! Глазели, мешали пешеходам на улицах городов — вот и вся наша работа. Ташкентский же горсовет устраивал прощальный ужин работягам, которые подняли город из руин. На приеме были самые лучшие строители.
Была и Халима. Неделю назад из Москвы привезли Рахима. Зрение у него уже восстановилось, но он ходил еще в защитных очках, предохранявших глаза от чрезмерно яркого света. Но что очки по сравнению с прошлой бедой?!
До Ташкента я мало знал узбеков. Они мне казались чуточку замкнутыми, чуточку наивными. За время, проведенное в Ташкенте, я полюбил их. Гостеприимству их можно лишь удивляться. И сегодняшний наш ужин хорош, ничего не скажешь. Но в Ташкенте — вот это да! Столы ломились от фруктов: дыни, яблоки, виноград. А вина, вина было!
Я почему-то считал, что на Востоке на такие вечера женщин приглашать не принято. К удивлению моему, женщин было много. Среди них блистала Халима. В черном вечернем платье, с ожерельем, которое очень шло ей. Косы свои она расплела и уложила волосы в высокий пучок, как тогда, в Тромсе, на конфирмации. И одно лишь воспоминание о том дне делало ее мне ближе. Не скрою, я очень ревновал ее. Она была слишком известна в городе и слишком красива, чтобы быть в тот вечер со мной. Да я и не мечтал об этом. Я был со своей в а т а г о й, как она говорила. Работяги, понятно, к вину равнодушны, а водки на таких приемах почему-то всегда мало выставляют. Ребята мои з а к о с и л и посудины три с другого стола и с этим резервом чувствовали себя спокойно. После первого же тоста, вот как и сегодня, все загалдели. У каждой бригады за каждым столом свои тосты. Подошли украинские хлопцы, волгоградцы — те, что все лето носились со своим объемным домостроением, и пошло: чокались, выпивали за то, чтобы не расставаться надолго. Мы еще галдели, выкрикивали тосты, обнимались с друзьями, как вижу, от дальних столов к нам идет Халима. У меня рюмка чуть было не выпала из рук — так я обрадовался. Думаю, пусть хоть один-единый миг, но она постоит со мною рядом. Больше мне ничего не надо — лишь бы словом на прощанье обмолвиться. Только что это?! Халима не одна идет, следом за ней сквозь толпу, заполнившую проходы меж столами, идет Умаров. Идет осторожно, бочком, опасаясь расплескать рюмку с вином. Знал Гафур Султанович, кого взять себе в проводники!
— Иван-н! — сказала Халима, подойдя к нашему столу. (Она всегда произносила мое имя с твердым «н-н»). — Вот Гафур Султанович хочет с тобой особо попрощаться.
— А ты? — шепнул я и взял ее за руку.
Лицо ее разом посерьезнело, и я понял, что разгадал ее какую-то тайную мысль.