— Ходил! Я расскажу при случае. Вот там, брат, качает… — и, оборвав рассказ на полуслове, Иван Васильевич остановил пробегавшую мимо Нину. — Ниночка, выпейте с нами!
Она что-то ответила, но слова ее потонули в шуме и возгласах. Каждый норовил высказать свое отношение к словам капитана.
Я не очень прислушивался к выкрикам. Капитан сказал правду. За месяц нашего плавания было лишь одно-единственное утро, когда мы видели море грозным, неласковым. Мы шли из Варнемюнде в Копенгаген и очутились в таком тумане, что с кормы не видать было палубных надстроек. Теплоход наш застопорил винты и то и дело тревожно гудел. На баке дежурный матрос беспрерывно бил колотушкой по краям бронзовой тарелки. Колокольный звон ее тут же гас…
К полудню туман раздвинуло, и мы спокойно вошли в гавань.
Туман был, а шторма испытать нам не довелось.
На тост капитана надо было кому-то ответить. Наше руководство посовещалось. Может, и заранее все у них было решено, кто выступит с ответом, и необходимо было лишь уточнить детали, не знаю. Начальство пошепталось, и встала моложавая на вид женщина, руководитель самой многочисленной, московской делегации.
— Дорогой Владимир Владимирович! — заговорила она, как по бумажке. — Разрешите от имени всех сторонников мира, совершающих на вашем теплоходе столь продолжительное и приятное во всех отношениях плавание, передать всему коллективу теплохода большое спасибо. Это даже хорошо, что мы узнали Балтику тихой, без шторма и волн. Пусть это море всегда будет тихим! Морем дружбы…
Последние слова ее потонули в одобрительных криках: каждый из нас считал, что он сделал очень многое, чтобы Балтика навсегда стала мирным морем. Туристы, которые были поближе к столу начальства, потянулись к капитану со своими рюмками чокаться.
Нина принесла духовое мясо с жареной картошкой. Иван Васильевич помог ей справиться с подносом и, когда она разложила мясо по тарелкам, снова стал настаивать на своем, чтобы Нина выпила с нами.
— Нет! Нет! — проговорила она тихо. — При капитане нельзя. Потом, когда уйдет Владимир Владимирович.
Капитан ушел быстро. С его уходом шуму стало больше. А когда выпили еще по две-три рюмки, веселье достигло апогея. Каждый был предоставлен себе, никаких сдерживающих факторов — пей, ешь, кричи.
— Ниночка! — умолял Дергачев, протягивая официантке рюмку с водкой.
— Нинон! — кричала молодежь от соседнего столика.
Однако, Нина кокетничая, бочком-бочком, ловко обходила Дергачева и уж совсем не замечала молодежи. Ивану Васильевичу не сразу, после настойчивой и ловкой игры с Ниной все же удалось подхватить ее под руку и усадить за наш стол. Александр Павлович — по праву старшего — сказал тост. Он ловко польстил Нине, предложив, чтобы все выпили за женщину, которая скрашивала наше путешествие, как скрашивает заря восход нового дня, Черепанов выразился возвышенно, но все уже были чуточку навеселе и никто не мог толком оценить его хорошего тоста. Однако Нина — во всяком случае, так мне казалось — оценила. Она выпила рюмку, зарделась. На столах полно было закуски, и теперь все наперебой стали угощать Нину. Она съела ломтик красной рыбы; посидела ради приличия и, поблагодарив Ивана Васильевича, побежала подавать чай.
Старички еще допивали и доедали, а молодежи уже не сиделось. В зале раздались звуки, вальса. Все повставали со своих мест; тотчас же столы с тарелками и недопитыми рюмками — в сторону; посреди ресторана высвободился просторный круг. Еще миг — и замелькали и закружились первые пары танцующих.
Мы тоже встали; Иван Васильевич потоптался, не зная как быть: приглашать ли ему Нину на вальс или сначала помочь ей разнести чай. Пока он раздумывал, от соседнего столика навстречу Нине, несшей поднос со стаканами, шагнул Боря Яснопольский: длинноволосый, нескладный; яркий галстук, купленный в Гамбурге, повязан свободно, широко. Боря выхватил из Нининых рук поднос, плюхнул его на край нашего стола и, как мне показалось, довольно грубо, бесцеремонно подхватил Нину. И она безропотно пошла по кругу, и вот уже ее высоко и старательно уложенная прическа замелькала среди равномерно двигающейся, шаркающей ногами толпы.
Я с недоумением посмотрел на Дергачева: мол, как же так? Вид у Ивана Васильевича был потерянный. Со стороны Нины это была игра, кокетство, я и раньше догадывался. Иван Васильевич с его непосредственностью принимал всерьез и теперь, судя по всему, очень переживал.
Я понимал его состояние.
— Выйдем покурим, — предложил я.
— И то! — охотно согласился Иван Васильевич, и мы, не замеченные никем, направились к выходу.