Телефон настойчиво звонил. Завязав шнурки, Олег чертыхнулся про себя, а все-таки не выдержал характера, поднял трубку.
— Алло! — услыхал он мужской голос. — Ирину можно?
— Не понял, Ирину или Марину? — переспросил Олег.
— Ирину.
— Вы ошиблись, тут нет такой.
В трубке молчание.
— А это кто? — нагловато и напористо спросил незнакомец.
— Олег… — неожиданно для себя сказал Колотов.
— Откуда ты взялся, купырь?!
Олега словно током ударило.
— Это ты, Глеб? — спросил он, засмеявшись. Ему захотелось все обратить в шутку, и он добавил: — А, салага, ревнуешь? Сам-то ты купырь, жирный, с белыми цветочками!
— Объедки с чужого стола собираешь!
— Что, что?! — крикнул Олег.
Ответом ему были частые прерывные гудки, доносившиеся из трубки.
25
От этого странного разговора у Олега остался неприятный осадок. Однако пачка ассигнаций, топорщившаяся в кармане, вновь вернула ему ощущение радости жизни. Если бы не этот звонок, он снова считал бы себя самым счастливым человеком на земле. Но этот звонок!
Получив деньги, Олег решил поехать к Глебу и объясниться с ним. Он зашел в магазин, купил бутылку «плиски» (не в его характере являться в гости с пустыми руками). Но пока продавщица заворачивала в бумагу пузатую бутылку, Олег вдруг перерешил. В этот приезд он не виделся с Глебом и не знал, где его искать, в мастерской или дома. Он решил подняться к себе и позвонить Маковееву. И пока поднимался в лифте, все думал о том, обидное это слово «купырь» или нет. «Купырь. Ишь ты! — думал Олег. — И откуда он выковырнул такое слово? Вроде что-то есенинское». Когда-то, в молодости, Олег любил стихи. Но потом все забросил и не помнит, когда в последний раз держал книгу в руках. Поэтому, сколько он ни пытался вспомнить теперь Есенина, ничего у него не получалось.
«Ой ты, Русь… — всплыли с детства знакомые строки. — Ой ты, Русь моя, милая Родина. Сладкий отдых в шелку купырей».
В войну, когда немцы вплотную подступили к Ленинграду, Олег и его меньшие сестренки вместе со школой были эвакуированы в тыл, за Вятку. Детей разместили в большом двухэтажном доме на окраине поселка Белая Холуница. На лесных полянах и вдоль вырубок росло очень много этих самых купырей. Ребята охотились за ними, резали жирные их будылья, делали свистульки или очищали от кожицы, ели. Местные жители называли этот стеблистый сорняк пустошелем.
«Пустошель… да?! — горячился Олег. — Я покажу тебе, как обзывать!» — Он достал свою записную книжицу, где у него записаны были адреса, московские телефоны, список долгов и прочие важные вещи, и, отыскав Глебов телефон, позвонил.
Подошла Лариса. Олег попросил к телефону Маковеева.
— Глеб в командировке, — сказала она.
— И надолго он уехал?
— Он в Таллине. У него там заседание лотерейной комиссии. Завтра должен прилететь. А это кто спрашивает?
Олег не захотел называть себя. «Так. Значит, Глеба нет в Москве! — У Олега даже испарина выступила на лбу. — Тогда кто же звонил? Кто, помимо Маковеева, мог знать, что он, Олег, собирает объедки с чужого стола?»
Особенно обидно было слышать это слово «объедки». Оно никак не шло к нему. Он, Олег, и вдруг — объедки! Он, который сам любил щедро одарять всех цветами, покупками, ласковыми словами, и на тебе — объедала!
«А что, верно ведь! — заключил Олег. — С чего вдруг мне втемяшилась в голову мысль, что в чужой-то квартире, с чужой женой, которая прожила половину жизни с другим, я обрету счастье? Дурак!»
Настроение у него было прескверное.
Он порешил, что для поднятия духа ему нужно пропустить еще одну рюмочку. Он снял пиджак, повесил его на вешалку тут же, в передней, и — как был в «параде» — прошел на кухню. Достал из шкафа рюмку, свернул с горлышка «плиски» пробку, налил. И когда выпил, даже вкуса не почувствовал, настолько все ему было безразлично. Почему-то захотелось есть; он снял с газовой плиты сковороду, прикрытую тарелкой. Ножом приподнял тарелку. Среди подрумяненной картошки чернели котлеты.
Олег принялся ковырять вилкой пригоревшие котлеты. Ковырнул раз-другой и тут же бросил вилку. Задумался. Вспомнилось почему-то утро, когда он в первый раз явился сюда, на квартиру Маковеевых.