— Доброе утро! — отозвался Кудинов.
— Присоединяйтесь к нам! — предложила Екатерина Ивановна.
— Спасибо: только от стола.
— Все равно пройдите сюда: есть две-три любопытные записи.
2
На краю стола лежала книга отзывов. Это был увесистый альбом в розовом переплете. Игорь Николаевич сам съездил в производственный комбинат МОСХа — Московского отделения Союза художников — и договорился с директором, чтобы книгу сделали шикарную. И сделали: из мелованной бумаги, переплели и тиснули золотом: «И. Н. Кудинов». И чуть ниже: «50 лет».
Юбилейные выставки бывают один раз, в лучшем случае — два раза в жизни. Поэтому отзывы так дороги.
Теперь эта книга с золотым тиснением постоянно, пока открыт был зал, лежала с края стола, подле букета цветов. Кудинов думал, что возле этого альбома — с утра и до самой темноты — будет толпиться народ. Один посетитель, сидя в кресле с деревянными подлокотниками, делает запись, другой — ждет своей очереди, чтобы излить на бумаге свой восторг. Пусть не восторг, — но запись-сомнение, запись-раздумье. И через неделю атласного переплета книги не узнать: он запачкан чернилами, заляпан пальцами тысяч рук; сама книга распухла, растрепалась. Иной посетитель брезгует раскрыть такую неопрятную книгу. Но автору вид ее приятен: значит, выставку смотрят, спорят, о ней говорят. Через неделю, глядишь, появляется новая книга — ту, первую, которая лежала на столе в день открытия выставки, уже исписали. Новая пахнет канцелярским клеем и клеенкой, и на переплете из-за спешки не успели сделать тиснений, — но на это никто, кроме устроителей выставки, не обращает внимания: все пишут и пишут.
Игорю Николаевичу случалось видеть такие альбомы — на выставках молодых, на юбилейных вечерах других художников. В своих записях посетители выставок писали о пейзажах, об условности в живописи, о рисунке; отвечали один другому, горячились, иногда даже неприлично обзывали тех, кто ругал живописца. В таких книгах любили копаться старушки в пенсне, молодежь, корреспонденты. Вспоминая теперь подобные альбомы, Игорь Николаевич недоумевал: книга отзывов о его выставке лежала вот здесь, с края стола, больше недели, а имела все такой же роскошный вид — посетители раскрывали ее редко, очень редко. Записей в ней было мало.
Услыхав теперь про новые записи, Игорь Николаевич присел к столу и с нетерпением раскрыл тяжелую обложку. Он наизусть знал все отзывы, и, хотя они мало приносили радости, Кудинов еще раз не спеша перелистал страницы.
Вот первая — через весь лист, ярким зеленым фломастером:
«Игорю —
Игорево!
Игорьку — самые добрые пожелания в день открытия выставки!» — и далее через всю страницу шла шеренга крючков, так идут гуси к реке, приподняв шеи: «г г г г»… Но это были не «г» вовсе, — а крючки легкомысленной росписи Славки Ипполитова, его товарища по институту, теперь известного художника.
По традиции первую запись в альбоме делает самый знатный гость — кто-нибудь из секретарей Союза художников, лауреат и прочее. Игорю Николаевичу не раз приходилось бывать на вернисажах. Выставки устраивали сокурсники по институту, старшие товарищи, — и он знал в точности все, что надо делать, как все обставить. И все-таки теперь, задним числом, Игорь Николаевич понимал, насколько это трудно, и как все это он скомкал. Он больше всего хлопотал о банкете, который организовывал в ресторане ЦДРИ. Игорь Николаевич составлял списки, переписывал и переделывал их утром и вечером, имея в виду только одно — как бы сократить число приглашенных и поужать меню. А надо было не об этом думать. Надо было думать о другом: кто скажет речь на открытии? Кто сделает первую запись в книге отзывов?
Казалось бы, Кудинов знал о выставке, готовился к ней больше месяца, а все вышло комом; все пришлось делать в последний день. Машина привезла картины утром. Надо было для каждого холста определить место. Пришли холсты из областных галерей, купленные раньше, с других выставок. Правда, таких картин у Кудинова оказалось мало, но лучшее из всех созданных полотен, его знаменитую «Эльвиру», — все же прислали из К-на. Прислали за сутки до открытия выставки, и надо было срочно натянуть холст на подрамник, пригнать саму раму, определить место, чтобы полотно хорошо смотрелось. Как всегда не хватало времени, и всю последнюю ночь перед открытием выставки он не сомкнул глаз: вешал и перевешивал картины, писал тушью таблички и прибивал их. У тех его друзей, у которых были жены, — всегда помогали они: сидят всю неделю, выводя колонковыми кисточками: «Автопортрет». 109×62, 1967 г.» или «Первомай в деревне». 78×42, 1971 г.»; или вешают картины; или протирают маслом холсты. Нельзя сказать, что всю эту выставку он оформил один — помогал и Леша Маньковский, его однокурсник, с которым они дружили; помогала и Лариса…