- Ну что, дед, выбрасываем?
Иосиф Матвеевич взял у внука половинки блюда, повертел так и сяк:
- Все бы вам выбрасывать. Склею.
Сколько Иосиф Матвеевич себя помнил - столько помнил блюдо: диаметром сантиметров сорок, сделанное вроде плоской корзинки. Тщательно была выделана соломка, сквозь мелкие переплетения которой, казалось, сквозил воздух. Посередине - сложенная кремовая салфетка с букетом полевых цветов - незабудки и колокольчики. И цветы, и салфетка словно настоящие. Салфеточная бахрома свисала с одного бока блюда-корзинки, и каждая ниточка в бахроме четко обозначалась.
Иосиф Матвеевич помнил, как пытался в детстве снять салфетку с блюда, а она не поддавалась.
Потом его сын Аркадий попался на ту же обманку. Потом внук Алексей.
Теперь вот Саша.
Иосиф Матвеевич перевернул расколотые половинки - лицом вниз, соединил их и вдруг подумал, что никогда не смотрел на блюдо “с изнанки”. Только теперь, надев очки, прочитал на овальном клейме буковки, окружавшие всадника: “Фабрика Гарднера, Москва”. А над клеймом - двуглавый орел со скипетром и державой.
“А ведь блюду лет сто, если не больше, - прикинул Иосиф Матвеевич. - Мать говорила, ее приданое”.
Иосиф Матвеевич вспомнил, как в детстве вся семья собиралась вечерами за столом - в саду, пили чай, и на блюде лежала гора красной смородины, крыжовника. Или коржики, испеченные бабушкой.
Вспомнилось, как соседка, бабушкина подруга, всякий раз разглядывая блюдо, цокала языком:
- Богато живешь, Фейга, такую вещь по будням пачкаешь. Это и в субботу не грех поставить! Халу положить - как хорошо!
Бабушка смеялась:
- Отменили субботу, Дорочка!
Вспомнился день, когда Иосиф Матвеевич пришел с фронта - единственный из всей семьи. Отец и два брата погибли. Отец - на днепровской переправе, старший брат - Сема - под Летками, средний - Гриша - под Томашовом.
Сидели с мамой за столом. На столе это самое блюдо, сохраненное ею в эвакуации, хотя пришлось продать за кусок хлеба последнее платье. Рассказывала про родственников и соседей - убитых, умерших, пропавших без вести, просила прощения, что не может приготовить ничего вкусного.
А свой сухой паек Иосиф Матвеевич еще в поезде обменял на отрез диковинной прозрачной ткани с блестками.
- Она ж с золотом! Невеста век благодарить будет! - уговаривал продавец.
В мастерской взялись блюдо склеить - пообещали сделать лучше нового.
И правда, трещина едва угадывалась.
Иосиф Матвеевич позвонил Алексею, попросил купить “держалку”, чтоб повесить блюдо на стену.
Алексей пришел с дрелью. Вставил в стену дюбель. Ввинтил шуруп. Приладил блюдо.
- Весь город оббегал - нет нигде держалок. Только в одной галантерейке и нашел. Давно его на стенку надо было.
Ночью Иосиф Матвеевич проснулся от грохота. Спросонок долго не мог понять, что случилось. Включил свет - оглядел комнату - ничего. Пошел в ванную - и там все нормально.
Зашел на кухню. Блюдо лежало на полу, расколотое на мелкие кусочки. Шуруп вывалился.
Иосиф Матвеевич сгреб осколки в полотенце, завязал узлом и положил на подоконник.
Посреди недели, вне расписания, явился Аркадий.
Заметив на стене непорядок - пустой дюбель, - спросил:
- Что вешал-недовешал?
- Блюдо, то, с салфеткой. Сашка расколотила. В мастерской склеили. Хорошо вышло.
- А теперь снял? И правильно, нельзя, чтобы в доме была посуда с трещиной, хоть и клееная.
- Да я не снимал. Само упало - и вдрызг! - Иосиф Матвеевич старался говорить ровно.
- Отец, ты что, расстроился? Если б ты меня попросил, я б тебе все сделал, как надо. Алешка вешал? Он не умеет, - Аркадий привычно переключился на сына.
- Нет, Алексей хорошо сделал. По правилам. Ну, разбилось и разбилось.
- Ты брось, отец. Наверное, вообразил черт-те-что. Еще сто лет проживешь, - затараторил Аркадий.
- Да я что, я сто лет проживу. Дело ж не во мне…
Вечером Иосиф Матвеевич развязал узел с осколками и разложил их на кухонном столе. Попробовал собрать - получалось плохо, особенно рисунок на салфетке. Соломенные переплетения обрывались и теперь светились не воздухом, а неровными сколами. Однако занятие захватило.
Сидел над осколками и завтра, и послезавтра, и на третий день. Собирал и снова разбирал фарфоровые кусочки, рассматривал края, вертел.
Завтракать, обедать и ужинать стал в комнате - на журнальном столике, чтобы не тревожить узор.
В субботу пришел Алексей с Сашей.
Алексей кивнул на стол:
- Мне отец звонил. Орал. А я чем виноват?
Девочка радостно всплеснула руками:
- Ой, дедушка, ты играешь в паззл?
Иосиф Матвеевич не понял:
- Что, мое солнышко? Как ты сказала?
- Ну, в паззл! - повторила Саша.
Иосиф Матвеевич недоуменно посмотрел на Алексея.
Тот принялся объяснять:
- Паззл - головоломка. Картинка заранее разрезана, фигурно, чтоб с толку сбить, дезориентировать. Ну, собачья морда или дворец. А труднее всего - небо с облаками. У Сашки полно. Да она еще маленькая - тут усидчивость нужна.
Сашка потянулась к осколкам:
- Дай я!
- Нет, это для взрослых, - перехватил ее руку Алексей. - Дед, ты прибери, пожалуйста, пока она здесь. Схватит - порежется. А то давай вынесу на помойку.
- Я дверь прикрою, на тряпочку, туго-туго. Она не откроет. Мы в комнате чай пить будем, и мультики вместе посмотрим, да, Саша?
Уходя, Алексей шепнул Иосифу Матвеевичу:
- Держись. Нельзя на себе сосредотачиваться. Завтра еще кассет принесу - “Бриллиантовая рука”, “Полосатый рейс”. Только ты позвони, когда отец уйдет - чтоб не столкнуться. С видиком освоился?
- Да-да. Все посмотрел. Хорошее кино, - рассеянно ответил Иосиф Матвеевич.
Сидя за столом, в сотый раз разбирая и собирая осколки, он приговаривал:
- Пазл-мазл*, мазл-пазл.
Резонанс
У Аарона Симоновича была мечта: выступить в программе “Свобода слова” на НТВ. До этого мечтал выступить в “Гласе народа” на том же канале - ему очень нравился Евгений Киселев, а потом Светлана Сорокина. Не успел.
Теперь настала “Свобода слова” с Савиком Шустером - и это вселяло новые, особые надежды.
Девяностолетний Аарон Симонович практически не видел, и потому номер телефона программы набирала 20-летняя правнучка Лиза, студентка.
Она долго разговаривала с кем-то в трубке и по завершении разговора отвечала на немой вопрос всегда одинаково:
- У них сейчас все места заняты. На полгода вперед. Потом позвоним.
Аарон Симонович не сдавался:
- С кем ты говорила? С Савиком?
Разобрать вполне, что и кому говорилось, он тоже не мог, потому что слабо слышал.
- Конечно, с Шустером, - привычно отвечала Лиза (а до этого так же отвечала: с Киселевым, с Сорокиной). - Он сказал, что как только место появится, сам перезвонит. Я дала свой мобильник, а то ты ничего не расслышишь.
Аарон Симонович на время успокаивался.
Каждую пятницу Аарон Симонович включал телевизор и смотрел “Свободу слова”. Улавливая тему, возмущался: “Средневековье! Батареи не работают. Нужно потребовать”. Или: “Что делается в Чечне? Кто это заварил? У нас чеченцы всю жизнь дороги строили - и хорошо. Почему им подряд не дают?”.
Вообще политикой Аарон Симонович интересовался мало. Больше наблюдал за архитектурой и мостостроительством.
- Я с самим Патоном работал! Киев без моста Патона - не Киев! - В Москве Аарону Симоновичу ничего выдающегося построить не довелось, и потому московские мосты не учитывались.
Однажды, еще учась во 2-м классе, Лиза чуть не сорвала занятия в школе: по предварительному сговору все ученики, сидящие в классе, затопали ногами в такт, надеясь, что стены здания задрожат и занятия прекратятся. До полного разрушения школы дети доводить дело не собирались.