Тоненькая свечка Андрея, какие были в руках у всех стоящих в храме, трещала и брызгалась, а горячий воск, стекая, застывал на пальцах тонкой рыжей корочкой. Рядом с гробом, на табурете, отрешённо сидела бабушка. Маленькая, худенькая, с острым носом, она словно и не понимала, что с ней и где она. Погружённая в свои мысли или воспоминания, бабушка покачивала головой и утирала платочком слёзы. Словно не было ни церкви, полной народа, и не голосил скрипучими голосами хор.
Жалость охватила Андрея, и навернулись слёзы, но он сдержался и вышел из церкви. Чуть в стороне стояли и курили парни и мужики. Это всё были соседи и приятели, родственники, знакомые и незнакомые. Слово держал брат Андрея и, судя по лицам слушателей, рассказывал что-то забавное, но увидев Андрея, он замолчал и усиленно задымил сигаретой. Андрей знал, что если подойти, то придётся здороваться и слушать этот никчемный разговор... Он сошёл с крыльца в другую сторону, подошел к куче досок, перевернув одну сухой стороной кверху, сел и натянул капюшон. Теперь он был недосягаем и безличен. Что ещё человеку надо? Было всё так же сыро и холодно. По капюшону барабанили мелкие капли. Андрей глядел на облупленные стены церкви, на новые блестящие купола и вдруг подумал: – А постой-ка... а где же это я так долго был? Словно где-то далеко-далеко... И тут он понял, что был всего-навсего вот в той церкви! Вот за этой облупленной стеной, а чувство такое, что был где-то совсем, совсем не здесь… Вот и вся жизнь так, переходишь из одного пространства в другое, и не важно – сколько между ними – десять метров или тысяча километров. Десять минут или годы. Сон это или явь. Вот сейчас явь, а чувствовал он себя, как… подошел брат и позвал в церковь.
Отпевание закончилось. Погасили свечи. Стало ещё темнее и неожиданно уютно. Идти никуда не хотелось. Хотелось посидеть на лавке под этими белыми сводами, спрятаться от этих дней, от печальных и неотступных мыслей. Вошли мужики с крышкой гроба и хотели заколачивать, но священник остановил и громко пригласил прощаться. Сначала пошли самые близкие, а потом образовалась очередь. В число близких родственников Андрей не попал и хотел улизнуть, но ему казалось, что все на него смотрят. Он стал пристраиваться к очереди. Какая-то старушка с корявым посохом отпихнула Андрея и ворчала, оглядываясь. «Я же внук...» – как-то неуверенно подумал он, но промолчал.
Подходила очередь Андрея.
Почему-то он никак не мог уяснить, что этот вот усопший, лежащий в гробу, которого целуют в лоб незнакомые старики и старухи, это и есть его дорогой, с детства любимый дедушка – дедуля, как называли его внуки. Вот и теперь, стоя в очереди у гроба, Андрей думал только о том, что он не хочет и не сможет поцеловать мертвеца. Но еще больше боялся, что об этом догадаются, и от этого было еще тоскливее. Когда очередь все-таки подошла, он наклонился и лишь сделал вид, что поцеловал. Ненавидя себя, отошел и встал в сторонке...
Гроб закрыли и стали заколачивать. И вдруг волна громкого плача захлестнула всех – завыли бабы, тут же подхватили старушки, и пошло рыдание. А мужики стояли, опустив руки, и глядели на них удивленно, как будто только поняли, что это похороны... Бабушке стало плохо. Принесли нашатырь. Рыдания утихли. Мужики подняли гроб на плечи и понесли к выходу...
Моросить перестало, но все равно было серо и холодно. «В такую погоду и помирать-то не жаль», услышал Андрей сзади. Вынесли гроб, поставили на табуретки и вдруг громко, с руганью, заспорили – грузить его на телегу или нести на полотенцах? Решили, что сначала понесут, а когда устанут, тогда уже на телегу... Понесли... Все потянулись следом. Кладбище было рядом – перейти через речку и подняться на холм. Проходя по узкому мостику, все почему-то боялись – не уронить бы гроб в воду. Перешли мост и сразу оказались в воротах кладбища. Но теперь предстояло самое тяжелое – забраться на мокрый кладбищенский холм. Наверху, возле кучи мокрой глины, стояло трое парней. Опершись на лопаты и открыв рты, они с интересом смотрели на подошедшую процессию.
Гроб поставили на табуретки. Мужики закурили, примеряясь, как лезть на холм – и трава мокрая, и грязь... докурили, подняли гроб на плечи и полезли. Передние сразу оскользнулись и встали на четвереньки. Все заволновались. Кто был ближе, подхватили гроб с боков. Парни от могилы спустились и тоже взялись помогать. И так медленно, оскальзываясь и спотыкаясь, всем миром подтянули гроб к могиле. Поставили на табуретки. Стояли, переводили дыхание и вдруг снова заспорили – не узка ли могила? Кто-то начал деловито замерять гроб... И снова отчаянный плач и рыдание охватили всех. И в плаче спор потонул сам собой. И опять Андрей удивился, как внезапно началось и оборвалось рыдание. Словно большая волна накатила и отхлынула. Табуретки убрали, положили на могилу верёвки и на самом краю поставили гроб. Разобрали концы верёвок. Подняли гроб и осторожно, чтобы не перевернуть, опустили его в могилу. Женщины тихонько подвывали. Мужики взялись за лопаты, но их остановили и стали бросать землю руками. Андрей совершенно окоченел, но главное, все никак не мог понять – зачем он участвует во всем этом... Люди ходили, разговаривали, плакали, рыдали, но ему казалось, что всё это странный ритуал, никому не нужный, но неотвратимый. И, повинуясь общему движению, Андрей тоже подошёл к самому краю могилы, взял кусок холодной и мокрой глины и, подержав, бросил его вниз, на обитый красной материей гроб. Глина глухо ударилась о крышку и развалилась. И в этот момент до Андрея наконец-то дошло. Словно разом включили звук, цвет и резкость происходящего. И тут уже на него одного нахлынула волна отчаянной жалости к себе и упреков к кому-то. И он зарыдал в голос горько-горько, как ребенок, которого незаслуженно наказали, и пошёл между могильных оград, куда-то в глубь кладбища. И все смотрели на Андрея, удивляясь. Но ему было все равно, он рыдал, ухватившись за березку, и не мог остановиться. Мама и сама заплаканная подошла к нему и тихонько позвала его. Он обернулся и, всхлипнув, уткнулся ей в плечо, – Дедушка умер...