– Красивые вы бабы, городские, – сказала она всем трем и будто вспомнила, всплеснула руками: – Мужики-то ваши, прикордонники, где? Пропали?
– На заставе остались, Мотя, – за всех ответила Ира.
То, что ее назвали по имени, понравилось хозяйке. Она зарумянилась, сочувственно сказала:
– Досталось прикордонникам. Ай, ай, что германец натворил! Что ж теперь будет?
Никто этого не знал, поэтому, наверное, и не ответили ей. А муж проглотил язык, лишь разглядывал советок. Мотя перехватила его взгляд, насупилась:
– Чего, кобель, уставился? У людей горе, а ты вылупился!
Муж дернул приплющенным носом – как-то из стороны в сторону, ухмыльнулся, но глаза отвел, вышел во двор,
– Что будете делать? – спросила Мотя, когда поели, поблагодарили, разомлелые, опьяневшие от пищи.
Опять ответила Ира:
– Нам бы отдохнуть, поспать бы. Ночь без сна.
– Постелю рядно. На полу, в хате. А после чего?
Ответила Клара:
– Приютить нас не сможете? На время?
– Спрятать? Так не спрячешь же, на селе все на виду.
– Мы б работали по хозяйству…
– Понятно это, задарма хлебушком не кормят. – Мотя говорила суховато, по-деловому. – Да не в том кручина. Соседи сволочные, чуть что заметют, донесут, немцев полно и националисты взяли силу, командуют… Германец еще не вступил в село, а уж дядьки похватали голову сельрады, колхозного голову, еще кого из активистов похватали. И – в петлю, каты… А танкиста вашего отвезли в комендатуру, сдали германцу. Таночку-то подбило, она загорелась, парнишка выскочил – и в лес. Дядьки догнали, кто хотел вешать, кто – зарубить. А ихний главарь Крукавец приказал: «В комендатуру. Танкист – то держава. А своих можем сказнить…» Боятся, сволочи, что держава спросит с них.
– Спросит, – сказала Женя.
Мотя посмотрела на нее с неодобрением, сказала;
– Когда спросит-то?
– Может, и скоро.
– А может, и нескоро… С вами-то что будет? Не попасть бы в лапы к Крукавцу. Лютей германца тот Крукавец.
Проворно достала из сундука рядно, расстелила его в горнице, кинула с кровати подушки, занавесила окно – от солнца. Оно уже было дневное, пронзавшее и занавеску; Жене, легшей к окну, было жарко, она ворочалась, откидывала со лба влажную от пота прядку. Юбок они не сняли, а кофты сбросили, оставшись в лифчиках. Женя расстегнула свой сзади, ослабила лямки, и, когда ворочалась, он сползал с грудей. Ира и Клара затихли, посапывали. За окном кудахтали куры, глюкали индюки, визжал поросенок, плакала, канюча, девочка, скверно ругалась Мотя, что-то бубнил ее мужик – язык у него все-таки есть. Звуки эти сливались, спрессовывались, и будто спрессованная из них стена вырастала между заставой и этим домом, этим двором, обойденным войной. Стена была высока, непреодолима и для Игоря и для нее, Жени. Жив ли он? Верю: жив! Но им отныне и навсегда находиться по разные стороны, сколь бы ни тянулись друг к другу. Из ее нынешнего дня прошлое виделось иным, очищенным. И она сама становилась чище, хотя вина ее перед сестрой не снималась. Вина будет с ней долго, если не всегда. Игорь ни в чем не виноват, виновата она одна.
Проснулась от грубого, от наглого прикосновения. Мозолистая, жесткая рука шарила, шарила. Женя вскрикнула, открыла глаза и увидела нагнувшегося над собой хозяина.
– Пошел вон! – крикнула она и ударила по чужой, вонявшей чесноком роже.
– Что ты, что ты, девка? – Он успокаивал, скорее удивленный, чем раздосадованный.
Шум разбудил Клару и Иру. Спросонок они не сразу разобрались, в чем дело. А когда разобрались, тоже стали кричать и браниться. На шум пришла Мотя, встала в сторонке, прислушиваясь. И хозяин стоял в сторонке, прислушивался, словно не без удовольствия. Вздохнул, сказал:
– От бабы! Огонь! Не то что моя… – и ткнул пальцем в Мотю.
Мотя поджала губы, произнесла с расстановочкой:
– Ну, вот что, бабоньки… Придется нам расстаться… Не потому, что муженек глаз на вас положил, кобеляка. Хотя радости от этого мне мало… А потому, что соседка, Ульяна-стерва, видала вас. Спрашивает меня возле колодца: что за бабы у тебя остановились, не советки ли? Боюсь: донесет, стерва… Уходить вам надо, красавицы…
– Да, мы уйдем отсюда! – сказала Женя. – Чтоб терпеть приставания? Катись к черту на рога!
– Куда пойдете? – сказал хозяин миролюбиво. – Оставайтесь, авось, Ульяна не донесет…
– Донесет! На бесстыжей харе у ней написано! И попадете вы в лапы к Крукавцу, лопни он, кат!
– Насчет Крукавца потише, жена. А то он укоротит твой язычок! Куда же товарищам или, скажем, гражданам советкам податься?
– А то не знаешь? В лес, на отшиб. На хутора! В селе разве схоронишься? Сколь народу…
– Не обессудьте, но мы уйдем, – сказала Ира, вставая.
– Хоть темна обождите, – сказал хозяин.
– А чего ждать? Чтоб Крукавец пожаловал? Так и нам не поздоровится, муженек мой разлюбезный!
– Не беспокойтесь, – сказала Клара, тоже вставая. – Мы уйдем сейчас же. Девочки, собирайтесь.
А что там собираться? Под взглядами хозяев обулись, оделись, пригладили волосы, взяли с пола имущество – одеяло, стеганку, пустую сумку. Мотя сказала:
– Дам харчей на дорогу.
Женя сделала протестующее движение, но Ира остановила сестру, мягко проговорила:
– Спасибо. Только немного. Платить нечем. Вот разве одеяло…
– Давай, – сказала Мотя. – Пригодится.