— Вот скотина! — прошипел Фек.
— Рожу бы ему расквасить! — шепнул мне на ухо Фрейшлаг и еще раз сделал знак классу: «Быть начеку! Держать язык за зубами!»
Инспектор медленно перевел дух и, с трудом сдерживая змеиное шипение, обратился к Гартингеру:
— Ну-с, Гартингер, ты, может быть, расскажешь нам, как обстоит дело в действительности? Выйди сюда, к кафедре, чтобы все могли увидеть, правду ли ты говоришь.
Когда Гартингер проходил мимо, Фек шепнул ему:
— Смотри, не забудь прогул! Начни с этого и скажи всю правду!
Гартингер с этого и начал.
— Замечательно! — От восторга Фек даже привскочил. — Слушайте! Слушайте!
Гартингер рассказал всю правду: как я принес золотой и уговорил его, Гартингера, вместе прогулять занятия.
— Гастль сам в этом сознался в присутствии господина Голя.
Голь прервал его:
— Разрешите, господа, внести небольшую поправку.
Инспектор бросил:
— Прошу!
— В действительности Гастль, желая спасти товарища, взял вину на себя. Расскажи об этом сам, Гастль, и воздай хоть ты должное правде.
— Правда то, — солгал я, — что Гартингер подбил меня украсть золотой и прогулять занятия, а я взял на себя вину, желая спасти товарища.
На последней парте поднялась чья-то рука. Фек успел организовать показание якобы беспристрастного свидетеля, Макса Кезборера, щуплого мальчонки, сынишки дворника, которого мы на всякий случай терпели у себя в шайке.
— Ты, там, на последней парте, Макс Кезборер, чего тебе?
Мальчонка важно засеменил к кафедре, стал против Гартингера, приподнялся на цыпочки и монотонно забубнил, точно отвечал заученный урок:
— Я слышал, господин инспектор, как Гартингер уговаривал в уборной Гастля: «Чего там, возьми этот паршивый золотой. Мой отец», — сказал Гартингер, — всегда говорит: «У кого за душой нет ничего, тому и украсть не грешно».
Гордо поглядывая по сторонам, «пай-мальчик» вернулся на свое место.
Гартингер стоял опустив голову и весь дрожал.
— Я полагаю, — обратился Голь к комиссии, — инцидент исчерпан.
Инспектор встал, давая волю долго сдерживаемому возмущению:
— Ложь, конечно, остается ложью, но побуждения, руководившие Гастлем, делают ему честь. Он хотел выручить товарища. Но до чего же бесчестно использовать такую вынужденную ложь и ссылаться на нее! Фу! Нет, — инспектор повысил голос и выпятил грудь, — мы не потерпим в школе гнусных предателей. Что же касается твоего уважаемого папаши, «уважаемого», — подчеркнул он, — то о нем мы поговорим в соответствующих инстанциях.
— Ложь, все это ложь!
Гартингер ощупывал себя со всех сторон, словно на него сыпались удары и он хотел прикрыть руками какое-то особо чувствительное место.