Ротный с улыбкой обратился ко мне:
– Что, впечатляет?
Я кивнул. Не было слов, чтобы выразить свой восторг перед этим гениальным сооружением рук человеческих.
– Говорят, что здесь гробница самого пророка Али, – продолжил ротный, – Мазари-Шариф благодаря этой мечети пользуется почти теми же привилегиями, что Мекка в период паломничества. Кто не может поехать в Мекку, и посещает Мазари-Шариф – тоже получают титул хаджи – паломника.
Афганцы поразили своей дружелюбностью и торговой хваткой. Выйти из дукана без покупки было практически невозможно, тем более что в там было навалом такого товара, о котором мы никогда не слышали и не видели. Правда, как потом оказалось, они в основном старались пихнуть дерьмовый или некачественный товар.
Казармы полка представляли собой щитовые домики, в каждом из которых располагалось спальное помещение для солдат, каптерка, канцелярия, умывальник, комната для хранения оружия и две крохотные комнатушки для офицеров роты. Назывались они – модули. Меня подселили к ротному, где две кровати стояли в два яруса.
Командир роты, старший лейтенант Шарапов, подробно рассказал мне об офицерах и прапорщиках роты, их достоинствах и недостатках, и с интересом смотрел на меня, оценивая, смогу ли я влиться в коллектив. А после этого небольшого экскурса назначил меня на сегодняшний день ответственным по роте:
– Дерзай, лейтенант!
Я понял, что он хочет приглядеться ко мне, как я поведу себя, и как смогу поставить перед солдатами.
Солдаты и сержанты, на первый взгляд, порадовали своей дисциплинированностью и собранностью. Не было, как я видел на стажировках в Союзе, панибратского или неуважительного отношения к офицерам и прапорщикам.
Я отвел роту в столовую, и ходил между столами, пока солдаты принимали пищу, и вдруг увидел, что один мой солдат, дневальный по роте, прямо в столовой закурил сигарету и заговорил с другим солдатом. Я сделал ему замечание и попросил выйти из столовой. Он извинился и сказал, что сейчас выйдет. Однако когда я обернулся, то увидел, что он не вышел, а продолжал разговаривать с сигаретой в руках.
– Товарищ солдат! Ко мне! – разозлился я. Он подошел ко мне ленивой, расхлябанной походкой. – Вы почему не вышли из столовой?
– Товарищ лейтенант! Ну что вы ко мне докопались? Я сейчас выйду, – нагловато произнес солдат. Рота с любопытством смотрела на мою реакцию.
– Идите в роту, там поговорим, – отправил я его. Когда рота выходила из столовой, я услышал, как кто-то произнес: «Сейчас ротному доложит».
А вот и ошиблись, чтобы я побежал к ротному расписываться в своем бессилии и неумении работать с людьми. Генка бы, наверное, завел этого солдата в каптерку, разок шмякнул об стенку и все было бы нормально. Но это глупый и тупой вариант. Я зашел в комнатушку к ротному, доложил о прибытии роты с ужина.
– Все нормально? – внимательно глянул на меня ротный.
– Все, Александр Николаевич. Был небольшой эксцесс, но я сам за ночь разберусь.
Вызвав к себе дежурного по роте, я уточнил у него фамилии дневальных, и узнал фамилию нагло ведшего себя солдата. Затем уточнил, когда должен отдыхать этот дневальный по роте рядовой Лысов. Оказалось, что с трех ночи до шести утра и это было мне на руку.
До двух часов я его вообще не трогал, сидел в канцелярии и изучал штатно-должностную книгу, набрасывал план первоначальных работ и занимался прочей необходимой чепухой. В два часа я вызвал Лысова к себе и прочитал ему небольшую нотацию о взаимоотношениях подчиненных с начальниками. Лысов смотрел на меня с еле скрываемой насмешкой. В заключение я, как политработник, попросил его навести порядок в Ленинской комнате.
В три часа ночи, когда подняли следующую смену дневальных, я опять вызвал Лысова, предвкушающего сладкий сон, к себе.
– Товарищ солдат, вы навели порядок в Ленинской комнате?
– Так точно, навел.
– Почему не доложили о выполнении поставленной задачи? – я строго выдерживал сугубо официальный, уважительный тон разговора. Он начинал смотреть на меня с ненавистью, что в свою очередь начало радовать меня.
– Только что закончил, не успел доложить, – решил схитрить он.
– Ну, пойдемте, посмотрим, – не стал спорить с ним я.
В Ленинской комнате полы были помыты, но, разумеется, мне не понравилось, как они плохо вымыты. Я дал команду перемыть полы. Лысов смотрел на меня со злобой, но пошел за ведром и тряпкой. Через пять минут он подошел ко мне сам и доложил о выполнении поставленной задачи. Это начинало мне нравиться, это уже походило на армию. Однако оказалось, что он не помыл плинтуса и не протер пыльные и загаженные мухами люстры. И ему придется еще немножко не поспать. А днем ему тем более не удастся поспать.
– Товарищ лейтенант, вы до меня докапываетесь! За сигарету в столовой, – его уже трясло от злости, – я не буду убираться, делайте что хотите.
– Дежурный по роте, ко мне, – опять я не стал с ним спорить, и обратился к подошедшему сержанту, – поднять и вызвать к нам сюда его командира отделения, замкомвзвода, комсорга роты, старшину роты, и… ладно, пока хватит.
Я заметил, что в глазах Лысова кроме ненависти промелькнул страх. Он прослужил полтора года в Афганистане, а тут из-за него поднимали уважаемых дембелей, имеющих награды.
– Товарищ лейтенант, разрешите не по форме, – в комнату зашли, поеживаясь со сна, четыре дембеля.
Я согласно кивнул. Потом кратко описал им наши взаимоотношения с Лысовым, прочитал нотацию и предложил Лысову в присутствии непосредственных своих начальников отказаться выполнить мое распоряжение. Лысов под тяжелыми и свирепыми взглядами дембелей молчал.
– Товарищ лейтенант, он все сделает, – обратился ко мне его замкомвзвод.
Я отпустил их отдыхать, а Лысову сказал, что жду его доклада в канцелярии. Лысов вылизал Ленкомнату от и до. Но забыл помыть окна. Когда я попросил его сделать это, он, сжав зубы, отказался. Я опять не стал с ним спорить, а позвал дежурного по роте. И тут Лысов сломался. Он зарыдал, упал на парту и хрипло всхлипывал. Сквозь слезы рассказывал про свою тяжелую судьбу, про мать-инвалида, про брата-калеку, просил не губить его, что он все осознал и никогда больше так не будет. Мне не было его жаль, он был мне противен, тем более что он сам напросился на все это. Не знаю, что он рассказал другим солдатам, но больше попыток неуважительного отношения к себе со стороны солдат я не наблюдал.
Кандагар – самая горячая точка Афганистана – юг, пакистанская граница. И не только по убийственной жаре. Здесь центр оплота духов, их основные лагеря, учебные центры и караваны с оружием, идущие из соседнего Пакистана. Поэтому здесь стоит не пехота, а бригады спецназа. Я – замполит роты спецназа. Если называть вещи своими именами, то роты головорезов. Когда во время рейда мы взяли двух духов с оружием в руках, я отправил БТР с тремя солдатами отвезти их в штаб бригады. БТР вернулся через полчаса, хотя до бригады было около восьми километров. Солдаты, не таясь, вытирали от крови ножи.
– Где духи? – спросил я, хотя и так все было ясно.
– Убежали… – хмуро пояснили они. Ругать их я не мог. Мы несли большие потери, и порой нервы просто не выдерживали.
– Трупы где?
– Не беспокойтесь, нет их. Обвал в горах был.
Раз я влетел по крупному. Как-то ротный отправил меня в штаб для охраны и доставки в соседнюю бригаду заезжего полковника из Москвы. Ненавижу этих трусливых фраеров, приезжающих сюда на несколько дней для «галочки», для получения ордена или удостоверения о праве на льготы. Их берегут как зеницу ока, ну как же! Полковник из Москвы! При первом же обстреле эти заезжие калифы на час обсераются на глазах у солдат, позоря звание офицера.
Я не мог без смеха вспоминать, как вывозил на позиции двух таких же проверяющих с большими звездами. Когда тронулись из полка, они сидели на броне, свесив ноги в один люк. И когда их накрыли возле разрушенного кишлака, они, под свист пуль начали отпихивать друг друга, пытаясь пролезть в это небольшое отверстие. Несмотря на то, что один был выше по должности, второй нисколько не собирался уступать, и надо было видеть, как они застряли своими полковничьими животами с обезумевшими от страха глазами. Наконец один из них с трудом протиснулся в люк, а второй рухнул на него сверху, чуть не свернув первому шею.