Когда после выхода из Афганистана мне предложили место в десантно-штурмовой бригаде, стоящей в Иолотанской долине, что находилась недалеко от места дислоцирования БРОСа, я с радостью согласился. Все там было мне знакомо, почти родное, и к тому же служба не в пехоте, а в элитной, боеготовой части.
Видимо, здоровый вид и готовность убить любого, кто перейдет мне дорогу, заставляли подчиненных с полуслова понимать мои желания и образцово выполнять мои распоряжения. На окружных соревнованиях по рукопашному бою я стал чемпионом округа в абсолютной весовой категории, и командир бригады уговорил меня в свободное время вести для военнослужащих рукопашный бой, чем я с охотой и занимался.
Все было нормально, за исключением в некоторой степени негативного отношения ко мне со стороны вышестоящих политработников. Я никогда не бил солдат, да они и сами не стремились нарваться со мной на конфликт. Но я всегда считал, что малейшее нарушение воинской дисциплины надо искоренять на корню. Поэтому довольно жестко подходил к тому, что могло повредить строго установленному порядку.
Однажды рота с опозданием вышла на утреннюю физическую зарядку, в связи с чем на разводе была отмечена командиром бригады в худшую сторону. После развода по плану были занятия по политической подготовке, и ротный попросил:
– Гена, ты объясни нашим обезьянам, что опаздывать на построения нельзя…
Я кивнул. Объясню.
– Замкомвзвода! Ко мне!
Передо мною навытяжку встали четыре сержанта.
– Товарищи сержанты! Через три минуты рота должна сидеть в полном составе на политзанятиях с полученными противогазами! Вперед!
Толкаясь, солдаты и сержанты кинулись в казарму. Через три минуты я вошел в расположение, где ровными рядами на табуретках сидел личный состав роты, напряженно глядя на меня. Через плечо каждого висел противогаз. Я неторопливо прошел по проходу, выдерживая паузу.
– Товарищи солдаты и сержанты! Опоздание на полковое построение является грубейшим нарушением воинской дисциплины. Сегодня вы на зарядку опоздали, завтра на стрельбы не выйдете, а после завтра Родину предадите. Чтобы вы до конца осознали всю величину вашей провинности, даю вводную. Американцы, узнав о полном развале воинской дисциплины в нашей роте, объявили нам ядерную войну. В результате ядерного взрыва все командование роты погибло, за исключением меня – замполита роты, который умирает, но держится из последних сил, чтобы перед смертью выполнить свой воинский долг и провести с личным составом роты занятия по политической подготовке. Рота – газы!
С третьего раза в норматив уложились все, и я с удовлетворением закончил прерванную тренировкой мысль:
– Еще одну войну с Америкой я не переживу. Поэтому на следующем занятии, возможно, диктовать тему придется сержантам, и горе им будет, если товарищи солдаты хоть одно слово не разберут из вашего противогазного мычания и неправильно напишут. Тогда мне придется из могилы встать и опять брать власть в свои руки.
Только начал диктовать похожим на мутантов солдатам очередную тему занятий, как неожиданно дверь открывается и в расположение заходит замполит бригады.
– Товарищ подполковник! С личным составом роты проводится занятие по политической подготовке. Руководитель занятия старший лейтенант Онищенко, – доложил я.
Замполит с трудом сохранил невозмутимый вид, негромко произнеся:
– После занятий зайдите ко мне.
– Есть! – браво гаркнул я.
По окончанию занятий я прибыл в штаб, где меня ждал замполит.
– Товарищ старший лейтенант! – недовольно начал он. – Как вы мне объясните весь цирк, что я увидел у вас в роте?
– Какой цирк? – сделал я удивленное лицо.
– Вы мне тут дурака не стройте! – возмутился он – Какой?! Противогазы, «слоники»… Что вы клоунаду из занятий устроили?
– Никак нет! Не устраивал! Готовились к проведению политических занятий в условиях применения противником оружия массового поражения!
– Какого поражения? Что вы мне тут паясничаете? Я вас официально предупреждаю – если на вас поступит хоть одна жалоба от солдат, разбираться будем на партсобрании, и вряд ли вы отделаетесь одним выговором.
Замполиту же батальона не пришлось по вкусу, что я с солдатом азербайджанцем разучивал красивую русскую песню «Гляжу в озера синие». Дежурный по роте худощавый сержант Черкозянов доложил, что дневальный Гамбаров отказывается мыть полы.
– И что вы мне предлагаете, – с недоумением посмотрел я на него, – чтобы я вам полы мыл? Или вас разжаловать, а Гамбарова поставить сержантом? И вы будете полы мыть?
– Вы же сами запрещаете солдат бить, – обиженно произнес Черкозянов, – а он уперся и ни в какую. Вера, мол, не позволяет женскую работу делать.
– Вызови его ко мне! – начинает закипать во мне злость и к сержанту, и к Гамбарову.
Гамбаров зашел в канцелярию, и на лице у него было написано, что он в своем упрямстве готов идти до конца.
– Ну что, товарищ солдат? Не хотите, говорят вы выполнять свой воинский долг?
– Хачу, таварыш старший литынант. Стрелят буду, бегат буду, палы нэ буду мыт. Жэнскый работа эта.
– Значит, пусть русские пацаны полы драят, туалеты чистят, посуду моют, – завожусь я, повышая голос, – а ты будешь только ходить в грязных сапогах по этим полам, жрать из этой чистой посуды и засорять унитазы своим калом?
Гамбаров исподлобья смотрел на меня.
– А песни петь и спортом вам заниматься можно?
Тот хмуро кивает.
– Ну что же, пойдемте, товарищ солдат…
Замполит батальона, забежавший в туалет по нужде, забыл о ней, увидев, как над забитым дерьмом очком отжимается Гамбаров и с выражением поет: «Гляжу в озера синие, в полях ромашки рву…»
После этого Гамбаров, правда, предпочел мыть полы, чем продолжать изучать огромный русский народный репертуар. Жалоб на меня никогда не поступало. Моя рота была лучшая в бригаде, всех проверяющих водили ко мне и обещали при первой же возможности назначить на вышестоящую должность замполита батальона.
Наш Н-ский полк подняли по тревоге в ночь с девятнадцатое на двадцатое января. Мы еще не знали, что и где случилось, но то, что случилось что-то чрезвычайное – было ясно. Союз разваливался на глазах, утопая и захлебываясь своей собственною кровью от данной Горбатым свободы. Самой горячей точкой был Кавказ. Приехавший недавно из Баку лейтенант Мадашев рассказывал страшные вещи. Как прямо посреди города убивают армян. Как в наглую, открыто грабят всех не азербайджанцев. Как грабят магазины. И это – Баку! Самый интернациональный и дружный город Союза! В это не хотелось верить.
Двадцатого января сборный батальон от полка с полным комплектом необходимого тылового имущества и оружием по штату вылетел на военном транспортном самолете в направлении, известном только экипажу самолета.
В самолете было холодно, но уставшие солдаты дремали, привалившись друг к другу. Молодой взводный, взволнованный и напряженный негромко спросил у меня:
– Сергей, а на войне страшно? Тебе было страшно в Афганистане?
– Было…
– Сильно?
– Сильно… Ты даже не представляешь, насколько может быть силен страх…
Взводный умолк, о чем-то с грустью задумавшись. Через несколько часов самолет пошел на посадку. Народ, чувствуя, наконец, приближение разгадки, куда и зачем летят, стал пробуждаться и с жадностью приникать к иллюминаторам. Было раннее утро, но в туманных сумерках можно было разглядеть, что внизу расстилался какой-то больший город, со всех сторон окруженный горами. Горы были везде, куда только мог обратиться взгляд.