— Мам, — обратился я, — давай возьмем его к себе.
— Нет, — ответила она, — мне, конечно, его жаль, но я не хочу иметь дома никакого животного. Не волнуйся, его обязательно кто-то подберет.
— А если нет? — настаивал я.
— Обязательно, смотри какой он милый.
Я снова посмотрел. Милым он вовсе не выглядел: грязная, местами сбитая шерсть, шкура плотно обтягивающая тщедушный скелетик, — с боков выступающие ребра, тонкие, как гитарные струны, торчащие позвонки, точно спина динозавра с костяными пластинами. В уголках желтых глаз запекшиеся черные слезы. Симпатяга, это точно не про него, думал я.
— Ну, мам, пожалуйста.
— Нет, — прозвучал холодный командный голос.
Спорить с матерью не было никакого смысла. В пять лет она на половину осиротела и, воспитывалось исключительно отцом, — человеком крепкого ума и крепкого патриархального нрава.
На маленькое детское сердце свалилась тяжкая грусть, из-за этого мой шаг замедлился, мать же отдалялась в сторону рынка. Пройдя немного, она обернулась: «Давай скорей!»
Я побежал, оставляя за спиной котенка, который беспрестанно разрывал глотку, моля о заботе и любви. Не преодолев и пяти метров, в поле моего зрения попался развязавшийся шнурок на правом ботинке. Я присел и принялся его завязывать, мать снова повернулась:
— Ты там долго?
— Уже бегу.
Но в этот раз я не побежал. Завязав шнурок, я ни с того ни сего приступил зачаровано наблюдать за тем как моя мама неспешно шагает по опавшей желтой листве. Высокая, красивая, молодая женщина. Ей тогда еще не было и тридцати лет. В походке наблюдалась задумчивость, — она, то смотрела в небо, то опускала взор себе под ноги.
Вдруг к ней подъехала черная, как смола «БМВ» с темно тонированными стеклами. Я сорвался с места и ринулся на помощь. Водительское окно открылось, давая возможность всей окрестности услышать музыкальные предпочтения владельца авто: «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы!1» Музыка стихла, и из машины выглянул мужчина кавказкой наружности: «Эй, красотка, — говорил он с акцентом, — покатаемся?»
К тому моменту я, наконец-то, добежал и схватился за мамину руку. Она было что-то хотела ответить навязчивому нахалу, собиралась с мыслями, но так и не проронила ни слова. Скорей всего она посчитала, что это лучшая стратегия в данной ситуации. Кавказец заприметив меня, скорчил бородатую физиономию, будто бы от меня разило дерьмом. Потом он дружественно нам улыбнулся, подмигнул мне глазом и сказал маме: «Я вижу тебя уже покатали». Мама молчала. Он отжал паузу и поехал прочь с открытым окном: «Что с ними сделал снег и морозы, лед витрин голубых? »
«Не вздумай так знакомиться с женщинами», — сказала нарочито мать, сжимая сильней мою ладошку.
Мы вошли в рынок. Честно, я уже миллион лет не был на базаре, так что не знаю, какие там прошли изменения за все эти годы. Но тогда рынок был переполнен покупателями. Люди шныряли туда сюда. Слышались крики продавцов-зазывал: «Парное мясо! Если не верите, то забьем свинью у вас на глазах!», «Корейская морковка! Подходи — пробуй, покупай», «Яйца, яйца!». Громкие возгласы доносились повсюду. Среди шума и гама этой людской толпы, носились не только карманники, но и мириады различных запахов: от копченого сала до приторно-сладких «заморских» духов. Порядка не было, я имею в виду, что разделение торговых площадок якобы существовало и прослеживалось: овощные прилавки, мясные, специи, но вдруг в продовольственной зоне ты обнаруживал лавчонку с турецкими джинсами. Сейчас, мне кажется, что такое происходило с новоиспеченными предпринимателями, они арендовали место, предположим в той же продовольственной зоне, однако бизнес не шел по каким-то причинам, а поскольку торговая точка была оплачена, они быстренько меняли группу товаров. Одним словом — «бизнес-оборотни».
Купив всё необходимое: яйца, творог, кефир и еще кое-какие съестные продукты, мы направились в поиски подходящего кабеля. Проходя вдоль прилавков, мать крепко сжимала мою ручонку и сумочку с кошельком, я же ответственно нес наши покупки.