Фронтовым солдатам никогда не возместить даже героической службой страданий и тревог, пережитых теми, кто ждал и любил их. Солдаты всегда в неоплатном долгу, ибо война отняла у того жизнь целиком, у другого лишь отчасти, ослабив в той или иной мере жизнеспособность. Разве не объединены они — оставшиеся в живых и павшие — роковой участью? Те не вернулись, не оправдав ожиданий, другие бередят раны чьих-то сердец своим возвращением, напоминая о погибших.
Автор не склонен к критицизму и еще меньше хотел бы возражать лицам, которые пользуются вниманием публики. Обращаться к теме войны его заставляет соображение отнюдь не субъективное.
Кому-то позволено поступаться в делах, кому-то в убеждениях. Ему — нет! Не дано ему никакой другой опоры, никакого достояния, кроме того, что навязала война. Упершись, он должен отстаивать малую пядь пространства, уверенный в незыблемости ценностей, во имя которых воин жертвовал жизнью. Мгновение, когда он забудется, лишит его всякой почвы, он станет больным, отпугивающим предостережением для всех. Его не согревает шинель, дырявленная осколками, горек хлеб, поданный чьей-то рукой, и крыша, когда толкутся там случайные люди, — чужая крыша. И нет у него ни кола, ни двора. Ничего нет.
Такая-то жизнь направляет его помыслы в одно русло. Он прикован неразрывно цепью к былому, к тому, что ушло и всеми предано забвению, но что постоянно возвращает его вспять, заставляя терзаться вынесенными тогда муками. Выхода нет, он обязан нести свой крест. Иначе... забыты слова присяги... обрываются узы общности... пролитая кровь, своя и чужая, и все, что он делал, теряет смысл. Кого же он представлял сегодня среди людей? Себя... или еще кого-то? Значит, природа наделяет воина возвышенным духом только на миг, нести бремя войны в мирные дни он не в состоянии. Должно быть, воин потерял больше, нежели позволяется законами земли. И выжил... зачем?
Все. Шпага сломана, крушение... гибнут иллюзии и явь, его служба обращается в частное предприятие, судьба — его личное дело и сам он — банкрот, если не дороги ему более имена начальников и подчиненных, если он совершил шаг, запрещенный в бою... решился бросить на произвол окружающих святыню — воинское достоинство сослуживцев, живых и погибших, и свое собственное.
Только крайнее ослабление понуждает воина — стойкого человека — обращаться к людям, словами с чужого голоса. Вообразить его здравствующим нельзя. Если же все-таки он является, возникает вопрос, кто он? Изуверившийся циник, срывающий листья от собственного мученического венца? Придавленный невзгодами тупица, нашедший приют в стенах канареечной клетки? Упрямец, не способный создать заново свой, личный мир взамен рухнувшего? Интерес к людям, в среде, где прежде находил стимулы, потерян, и он готов на все, лишь бы оставили его в покое.
* * *
В третьей книге автор продолжит рассказ о боевых действиях 595-го ИПТАП РГК и частей, с которыми он действовал в конце 1941 и последующие месяцы 1942 г. Наряду с этим автор намерен затронуть некоторые стороны послевоенной службы.
Читателей интересует этот предмет. Но если они думают, что общественное положение автора обеспечило ему возможность работать, то они заблуждаются. Немало людей, главным образом начальствующих, осуждают поведение его на поле боя. Он и то делал не так, и это, и продолжает поныне в том же духе. Он, видите ли, требует соблюдения воинской дисциплины от всех, с кем соприкасается в порядке несения службы.
Некоторые военные и гражданские начальники относятся к автору так, как будто он сражался не на той стороне, и рассматривают его работу как предприятие сугубо частное. И преуспели в этом деле несравненно больше, чем в исполнении прямых обязанностей. Поучают, указывают. Поучать легко, безопасно и в то же время выгодно. Безопасно потому, что ситуация не типичная и позволяет толковать человеческие нужды в зависимости от направления дующих ветров. Ему не положено и то, и это, и сам он в некотором роде пережиток. Не положенный. Какие еще там у него права? Пресса его работу не замечает и в обозримом будущем не собирается этого делать. Понятно, на обычную она не похожа, признать же ее иной — опасно, а вдруг вышесидящий на стуле... команды нет, значит можно обойтись без... «прошлого...» Вот когда автор закончит земной путь — долго в таких условиях он не протянет, — тогда уж мы воздадим ему сторицей. А сейчас зачем рисковать? Он рисковал, и что получилось? Нет. Только то, что припадает ему по милости руководства и не больше.
Удобная позиция. Перед старшим бюрократом предстает бессребреником, в глазах остальных окружающих — и принципиальным начальником. «Наш-то... глядите какой... строг, но справедлив... не чета предшествующим, режет правду-матку, невзирая на лица... подумаешь... участник... Мы не хуже, если придется...» восхищенно взирают друг на друга подчиненные.
Очень ловко. Сытый, облагодетельствованный неведомо за какие заслуги товарищ, манипулируя совестью, получает за счет бедствующего личный капитал, на виду у всех, старших и высших, и получает в течение десятков лет. Кто и по какому праву наделяет одного чингисханским полномочием в своекорыстных интересах интерпретировать нужды другого?
Милейший товарищ! Очевидно, вы не поняли идею воинской службы, если не чувствуете себя причастным к судьбе солдат прошлой войны. Мне не достает многого, но если даже я получу во сто крат больше минимума, то и тогда в моем положении ничего не изменится, я останусь тем, кем был, и никакие даяния не облегчат мое бремя.
Автор намерен осветить существующую ситуацию с указанием фамилий и прочих данных, характеризующих ее, как из соображений личного порядка, так и по долгу службы.
* * *
Наше общество предпринимает решительные шаги для искоренения извращений и ошибок предшествующего периода. Коснулись ли они воинской службы?
Под лозунгом заботы о человеке утверждается безначалие, граничащее с произволом. Повсеместную тревогу вызывают взаимоотношения среди военнослужащих. Наблюдаются явления, глубоко чуждые военной организации, а те, кто обязан пресечь произвол, жалуются в прессе и по радио и сами изобличают себя в преступной бездеятельности. Кто жалуется и на кого?
Начальники прячут оружие под замок. По нечаянности оно взрывается, опрокидывается, произвольно стреляет по своим. Обнародованы потери, понесенные в ходе афганской акции. Следовало бы опубликовать за тот же период потери внутри страны вследствие слабых навыков военнослужащего в обращении с оружием и прочими боевыми средствами на так называемых мероприятиях. ЧП влекут человеческие жертвы в караульных помещениях, на полигонах, по пути туда и обратно. Но позвольте, за жизнь военнослужащего положено по уставу отвечать командиру, он деньги за это получает. А расплачиваются рядовой состав и родители. И к слову, упомянутая акция на каком основании окрещена войной? Кто напал, на кого? Ограниченный контингент на душманов или наоборот эти последние атаковали контингент? И почему заключительная сцена эвакуации контингента там, на мосту, представлена на телеэкране как отступление?
Пора бы сказать и о том, что интернациональный долг — понятие надуманное, не имеет никакого юридического статуса и не имеет ничего общего с воинским долгом, что штатная структура контингента, его вооружение и тактика никак не соответствовали характеру навязанной ему задачи и что в течение всех 9 лет контингент не имел никаких объективных предпосылок заниматься ни чем иным, как только утверждать свое присутствие.
* * *
Для поддержания дисциплины уже привлечены родители. Вошли в обиход слеты солдатских матерей. На очереди бабушки. Того и гляди заявятся в казарму защитить внука от посягательств со стороны ему подобных.
Автор обращается к этим вопросам не ради любопытства. То, что происходит, касается сегодня его ничуть не меньше, чем в дни, о которых он повествует в этой книге.