Безумна. Его жена была еще более безумной, чем общеизвестный Болванщик, герой произведения Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес», которого он раньше считал просто чудаком.
Пламя в камине полыхнуло синим, затем вернулось в прежнее нормальное состояние.
Нормальное.
Господи.
Чарльз положил голову на спинку кресла и закрыл глаза. Ему следовало благодарить ее, а не проклинать. Если бы она не обнаружила свое безумие сейчас, у них, в конце концов, появились бы дети. Маленькие и безумные дети Чарльза и Морриган.
Он вздернул голову и уставился на потрескивающий огонь.
Ну, почему она не могла оставаться Элейн? Почему должна была вылезти эта лицемерная Морриган и все разрушить?
Общество было право. Брак не имеет ничего общего с заботой. На протяжении целого года он не беспокоился о своей жене, она была тихим и невидимым постояльцем. Так почему он должен начать переживать сейчас, просто потому, что первый раз в своей жизни женщина отдала ему все, всю себя?
Как она могла быть сумасшедшей? Она смеялась и веселилась; она кричала от страсти. Разве так поступает сумасшедшая?
Но в тоже время он прочитал записку своими собственными глазами. Это был ее почерк, Морриган.
Никто не смог бы подделать этот почерк, не сломав себе запястье.
Чарльз думал и размышлял, пока в камине не погас огонь. Постель будет холодной.
Несогретой плотью женщины. Плотью Морриган.
Прошлой ночью они пропитали простыни своей страстью. Снова. Она раскрылась, словно лепестки редкого экзотического цветка. И все это было ложью!
За дверью, которая не вела в спальню Морриган, послышалось какое-то суетливое движение. Грызуны. Придется вызвать крысоловов. Всю неделю в его доме будит царить беспорядок.
Проклятье!
Старик Боули страдал от обострения, временный регресс, заверил его доктор. Они уехали бы утром, угрюмо подумал он, если бы он заплатил доктору, чтобы тот сопровождал их всю дорогу до Корнуолла. Он чувствовал, как они вздыхают и шепчутся за стенами своих спален, куда он заключил их.
Если бы Чарльзу не было доподлинно известно, что Морриган пришла к нему, без преувеличения, не имея ничего, кроме одежды и той старой шотландской ведьмы, он рассмотрел бы возможность того, что ее родственники, вероятно, пытаются доказать ее невменяемость, чтобы заполучить ее наследство. Но ему на самом деле было известно иное. У Морриган не было ни гроша за душой. Все, чем обладали ее родители — земля, деньги, драгоценности — было конфисковано после их смерти для уплаты долгов кредиторам.
Чарльз вздохнул. Боули, как всегда, ошибочно полагали, что исполнили бы свой христианский долг, забрав Морриган обратно с собой.
Пламя огня слабо взметнулось. Чарльз сжал зубы со стойкостью, которая рождалась и воспитывалась в джентльмене. Не имело смысла затягивать неизбежное. Идти в кровать. Одному.
Он потушил огонь. Остаток почерневшего полена тлел в золе. Черной.
Теплой. Такой же, как был цвет глаз Морриган, когда она прошлой ночью лежала обнаженной в его постели.
Чарльз рывком встал на ноги. Предательские ноги понесли его к соединяющей со спальней Морриган двери.
За дверью царила гнетущая тишина.
Его тело развернулось к другой двери, ведущей из комнаты в коридор. Он найдет самую скучную книгу, угрюмо решил он, и, если повезет, вскоре уснет в библиотеке. Одно было бесспорно — он не сможет заснуть здесь, в этой комнате, рядом с ней, где только дверь, от которой у него был ключ, разделяла их.
Сложенный пополам лист бумаги тут же притянул к себе взгляд. Его просунули под дверь. Чарльз поднял его дрожащими пальцами. Его джентльменская стойкость отказывалась читать еще одно безумное послание Морриган.
Он крепко зажмурился. Только не это, взмолился он, пожалуйста, пусть это окажется не очередным посланием.
Когда он открыл глаза, бумага была все еще здесь. Стойкость джентльмена снова воспротивилась. Чарльз развернул листок.
Дорогой Чарльз!
Как же я соскучилась по тебе, мой любимый! Как же я соскучилась по тому ощущению, когда ты внутри меня. Я старалась держать ее подальше. Морриган прикидывается такой благочестивой. Если бы ты только знал о вещах, которые она совершает!
Она соблазнила своего дядю, своего собственного дядю, чтобы вызвать в тебе тошноту, чтоб ты знал. У него нет выбора, кроме как делать то, что она пожелает. Она одурманивает его ягодами так, что он ничего не осознает. А потом она угрожает ему уничтожением его репутации, если он кому-нибудь расскажет об этом.
О, Чарльз! Мне так страшно! Так одиноко! Пожалуйста, не отталкивай меня! Мне больше не к кому обратиться. Мне больше ни к кому не хочется обращаться. Ты принес мне единственную любовь, которую я когда-либо знала. А теперь она собирается погубить ее так же, как уничтожила все остальное.
Морриган — злая, Чарльз! Она верит в то, что она — могущественная друидка, не ограниченная общепринятыми моральными устоям и совестью. Сегодня ночью она собирается совершить нечто столь извращенное, столь злое, что я не могу заставить себя написать об этом. Пожалуйста, дорогой, пожалуйста! Ради нас, приходи сегодня ночью в рощу, где я впервые испробовала тебя, а ты взял меня, прижав к дереву и обвив мои ноги вокруг своей талии.
Помоги мне! Пожалуйста!
Подпись была не нужна; это был почерк Морриган, буквы клонились влево сильнее прежнего.
Застонав от боли, Чарльз смял записку в комок и со всей силой швырнул его.
Она была безумной.
Чарльз почувствовал себя изнасилованным от того, что она посчитала нужным обратиться к тому случаю у ручья. Он был особенным. Впервые Морриган сама проявила инициативу.
Тогда она показала, что действительно хотела его.
И она даже не была в здравом рассудке.
Ощущение, что над ним надругались, переросло в ярость. Чарльз добрался до записки и разгладил ее. Правый угол его губ потянулся к шраму.
Этот ублюдок. Этот напыщенный, тупорылый лицемер.
К Морриган приставал ее собственный дядя. Неудивительно, что она была невменяемой. Он убьет Боули собственными руками.
«Откуда тебе известно, что эта записка — не подделка, точно такая же, как вера Морриган в то, что ее принудила к блуду лукавая часть раздвоенного сознания?» — возразил предательский голос логики.
Гнев в Чарльзе остыл. Ни минуты не колеблясь, он открыл соединяющую дверь.
В спальне Морриган было темно, не считая тусклого света, струящегося сквозь балконные двери. Не было необходимости смотреть на кровать — Чарльз знал, что постель была пустой. Он разглядел белое пятно на маленькой кушетке, стоящей перед почти потухшим камином.
Тихий храп пронесся в застывшем воздухе. Со злостью, дошедшей до критической точки кипения, Чарльз прошествовал к кушетке и вцепился в плечи. Он тряс их за все то, чего ему все это стоило.
— Эй, послушай! — стала отбиваться Кейти. — Чей-то ты себе позволяшь… милорд! — выпрямилась Кейти. — Милорд! Я… я… могу что-то для вас сделать, милорд?
— Где она?
— Кто, милорд? Где же…
— Я дал Фрицу четкие указания, чтобы ты не выпускала свою хозяйку из виду. А теперь, черт тебя побери, где она?
Кейти съежилась на кушетке.
— Почему… почему, м-миледи, — заикаясь, произнесла Кейти, — она была… она была… я… я… — Кейти разрыдалась.
Чарльз скривился от отвращения.
— Прекращай этот рев! Сходи за Фрицем и скажи ему, чтобы он спешно отправил сообщение Дэймону, чтобы тот явился сюда немедленно. Скажи Фрицу, чтобы держал настойку опия под рукой, когда я вернусь с ее милостью. Ей понадобится успокоительное.
Кейтино лепетание «д-д-да-да, милорд» заглушилось, когда он со стуком захлопнул дверь.
Чарльз быстро пересек темный коридор. Он оступился на первой ступеньке наверху лестницы. Будь он не так проворен, то скатился бы вниз и сломал бы себе шею. И, возможно, именно на это и рассчитывала его маленькая женушка. Она стала бы довольно богатой, титулованной леди, способной наслаждаться всеми преимуществами своего положения без отвратительного мужа, настаивавшего на выполнении супружеских обязанностей. Свалившись на третью ступень, он ухватился за перила, в результате чего отделался ушибом копчика, а не сломанной шеей.