— Стоп. Эту абракадабру я не поняла.
— Сейчас расскажу.
8. ПРО ПЕКИНСКУЮ ОПЕРУ
— Название предложил Сун Минжэнь. «Цзинцзюй» — это пекинская опера. Знаешь, такое монументальное действо, обслуживаемое огромным творческим коллективом. Гигантский оркестр, состоящий из хреновой тучи инструментов, солисты-певцы и хор, балет и акробатика, спецэффекты, художники-сценографы и художники-костюмеры, инженерия и прочее, и прочее. Сун сказал: «Давайте превратим весь мир в Цзинцзюй. У больших стран будут большие партии, у маленьких — маленькие, но каждый сможет проявить свой талант, а все вместе мы будем делать общее дело». Так название и привилось. Китайский язык и китайская культура в тридцатые-сороковые годы вообще были в большой моде. Потом трендом стало всё персидское. Потом увлеклись Нигерией. Нынче же народ сходит с ума по всему тамильскому. Мы-то с трудом себе представляли, что это и где это, а сейчас Тамил-наду прямо wow. Молодежь молотит по барабанам мриданга, отплясывает бхаратнатьям, город Ченнай — столица моды и хайтека. Но не будем отвлекаться.
Всемирный «Цзинцзюй» долго сыгрывался. Выбирали Дирижера — это вроде планетарного президента, но он не столько руководит, сколько координирует, такой полуарбитр-полупосредник. Первым Дирижером, кстати, стал Сун, и у него неплохо получилось распространять «аромат сливы». Великий был дядька. Когда он сказал, что ему пора на покой, все его уговаривали пожить еще, потом убеждали криоконсервироваться. Нет, говорит, хватит. Хочу слиться с Абсолютом. И ушел.
— Как ушел? Куда ушел?
— Туда. — Алик махнул рукой на потолок. — А, надо тебе про уход рассказать. Это очень важно. Не хочу комкать. Пока коротко. У нас тут считается нормальным, дожив до старости и досыта наевшись жизнью, эвтаназироваться. Типа: спасибо этому дому, пойдем к другому. Если человек верующий. А нет — просто прощаются, и всё. Обычное дело.
— И семейные пары тоже? — спросила Елена. — Чтобы не так, как мы с тобой планировали, черным ходом через даркнет, а цивилизованно?
— Тут жизнь такая, что тебе захочется жить очень долго, — засмеялся муж. — Помнишь, Василь Иванович Чапаев в кино говорит про светлое будущее: «Знаешь, Петька, какая жизнь будет? Что и помирать не надо». Вот она и настала, такая жизнь. Эх, никто кроме нас с тобой на всем белом свете Чапаева не помнит… Ладно, давай я закончу про «Цзинцзюй». Чтоб ты понимала, как устроен современный мир.
Когда не стало горячих войн, а остались только экономические — борьба за рынки сбыта, конкуренция товаров и прочее, вскоре выяснилось, что частные корпорации отлично играют в эти виды спорта без государственного вмешательства. И что люди охотнее налоги платят в местные бюджеты, а не в центральные. Что границы не нужны, они только затрудняют естественную миграцию населения. Что таможенные барьеры мешают. Что все касающиеся жизни решения надо принимать не в далекой столице, а локально. И развернулся всемирный процесс, который назвали «кантонизацией» — по нашему швейцарскому образцу. Оказалось, что людям удобней не объединяться в огромные административные структуры, где триста, или сто, или даже двадцать миллионов человек живут по единым правилам, а существовать небольшими, во всяком случае компактными общинами, где у всех общие интересы и проблемы. Сначала стал вянуть ажиотаж всяких мегавыборов — в парламенты и сенаты, на президентские посты. Главные политические баталии стали происходить на муниципальном уровне: областном, городском, даже районном. Там же стали оставаться основные налоговые суммы. И где-то к середине шестидесятых некоторые чрезмерно раздутые страны — кстати, Россия первая — вообще отказались от дорогостоящего центрального аппарата. Потому что отношения, скажем, Дальневосточного Края с Северной Кореей или Хэйлунцзяном стали для тамошних жителей намного важней, чем какая-то далекая Москва. И сейчас государств — в старом смысле — вообще нет. За исключением маленьких, которым не было смысла делиться. Вот Люксембург с Лихтенштейном как были, так и остались.
— А как же неравенство? Ведь конкуренция все равно осталась. Какой-то регион богател, какой-то наоборот разорялся?
— Для этого в Фонде Международного Развития существует особая программа. Вообще организационный центр планеты — так постепенно сложилось само собой — теперь ФМР. Он как сердце в организме: кто качает кровь, тот и главный. А кроветоком планеты по-прежнему являются деньги, гениальное изобретение цивилизации. Как я тебе говорил, вначале Фонд замышлялся как временное средство для мирного урегулирования локальных конфликтов и наполнялся поступлениями от бывших военных бюджетов. Но когда люди увидели, как классно работает эта структура, всем захотелось ее применить и для решения других сложных проблем. А их, как ты знаешь, у человечества хватало. В 2035 году все страны — тогда еще это были страны — договорились делать постоянные взносы в ФМР, чтобы он существовал и дальше. Генеральная Ассамблея Фонда тоже стала постоянным органом, который определяет приоритетность задач. Это кстати было очень правильное решение: не разбрасываться на сто задач сразу, а выстроить очередь. Весь мир сосредотачивается на проблеме, которая признана самой насущной, и вкладывает в эту работу пятьдесят процентов общего бюджета. Вторая половина тратится на проблемы второй, третьей и так далее очереди — чтобы их не запускать. Но фиксируются на приоритете. Дирижер Сун, воспитанник социалистической плановой экономики, предложил восстановить систему пятилеток — или трехлеток, или десятилеток, в зависимости от сложности проблемы. Пару раз были даже короткие интенсивные «однолетки». Например, застарелую проблему очистки мирового океана от мусора решили за 12 месяцев. Подрядили полторы тысячи частных компаний, создали восемь тысяч новых, выделили на это десять триллионов — и через год моря стали чистыми. Двести миллионов тон мусора отправились в переработку. С онкологией провозились три года…