И вот Жан-Люк низко наклоняется над нею, держит за запястье, а пальцами другой руки зачем-то гладит лоб.
Взгляд просиял.
— Очнулась! Господи, очнулась!
— Что я здесь делаю? Где Олег? — спросила Елена («Аликом» она называла мужа только с глазу на глаз. Или про себя). — Жако, почему ты плачешь? Что вообще происходит?
Она хотела приподняться, но тело было странно одеревеневшее, не слушалось.
— Ты в палате, потому что я вывел тебя из криохранения. А плачу я, потому что боялся — вдруг ХШТ не сработает. Господи, как же я трясся!
— Что не сработает? Почему я такая квелая? И где мой муж?
На два первых вопроса Жан-Люк ответил. На третий — нет.
— ХШТ — это химошоковая терапия. Экспериментальное, нелицензированное средство восстановления мозговой деятельности. Я не имел права, это огромный, ужасный риск. Никогда в жизни не молился, я и в бога-то не верю. А тут все десять минут только и делал, что умолял Господа… — Голос сорвался. — Ты слабая, потому что после пятилетней неподвижности мышечный тонус очень ослаблен. Но это пустяки. Главное, что ты жива. И очнулась.
— Стоп, — тряхнула головой Елена. — Я ведь один раз уже проснулась. Мы с Аликом разговаривали про планету с тремя разноцветными солнцами.
— Да? — удивился Жан-Люк. — В криосостоянии бывают сны? Значит, какая-то цереброактивность сохраняется? Интересно.
Он взглянул на часы и вдруг заторопился. Смахнул невысохшие слезы, заговорил быстро, интенсивно:
— Мозг, простимулированный ХШТ, сразу же начинает работать с полной отдачей, он в состоянии обрабатывать самую сложную информацию и принимать решения. Поэтому слушай внимательно. Времени мало, только час, и три минуты уже прошли. Ни на что отвлекаться не будем.
— Где Алик?! Что с ним?!
— Молчи и слушай. — Он прикрыл ей губы ладонью. — Я разморозил тебя и невероятно, чудовищно рискнул, сделав химошоковый укол, потому что у меня не было выбора. Но у тебя выбор есть, и ты должна сделать его не позднее, чем… — Он опять посмотрел на часы. — … через 56 минут. Действие первой инъекции — ровно шестьдесят минут. Потом надо делать вторую, или мозг снова отключится, и придется тебя опять помещать в дьюар. Я уберу руку, если ты пообещаешь не перебивать и не задавать вопросов.
Елена кивнула. Неужели мне всё приснилось, думала она. Ну конечно приснилось. Какие «плавучие острова», какие три солнца!
— Вероятность того, что после первой инъекции пациент не впадет в летальную кому, 50 %. Я пошел на этот ужасный риск только потому, что 50 % больше, чем ноль. Если бы я в нарушение всех правил и законов не ввел тебе «церебролазерин», они бы так или иначе тебя убили.
«Кто?!» — хотела спросить Елена, но вспомнила про обещание.
— Стоп, — остановил сам себя Жан-Люк. Он ужасно волновался. — По порядку. От общего к частному. Первое. За пять лет всё в мире очень изменилось. Нет времени подробно рассказывать. Существенно то, что твоя бывшая родина, Россия, сегодня диктует свою волю всей Европе. Твой муж среди прочих инвестиций вложился в один стартап — он называется «Ailab», — который произвел сенсацию. Что-то с ИИ, я ни черта в этом не смыслю. Но несколько месяцев назад пресса будто с ума сошла. Только и разговоров что про автономную лабораторию «Ailab». Ты в курсе, что это за проект?
— Нет. У Алика, в смысле у Олега, была куча инвестиций в стартапы. По его теории надо десять процентов капитала тратить на «лотерейные билеты» — так он называл проекты с малой вероятностью успеха, но с потенциалом многократной окупаемости… Хотя нет, погоди. Кажется припоминаю. Он что-то говорил про полоумный, но интересный проект по созданию самообучающегося интеллекта, который стремится стать лабораторией новых концепций и решений. Это, мол, теоретически возможно, но система должна рэндомно перепробовать какое-то колоссальное количество алгоритмов прежде чем найдет рабочий. Процесс может растянуться на десятилетия, а может — бац! — и запуститься завтра.