И всё, страха не стало, никакая тучка над горой больше не висела. Наступила ясная, безоблачная погода. Абсолютное, беспримесное счастье.
Сегодня утром в ванной перед зеркалом Елена разглядывала себя и думала: пятьдесят шесть — это совсем немного, в Швейцарии люди запросто живут до девяноста и даже до ста, а выгляжу я так, как женщины времен моего детства выглядели в тридцать пять. Да нет, они, бедняжки, выглядели хуже — с нездоровой кормежкой, паршивой косметикой и районной стоматологией. До ужина еще далеко, у меня пока afternoon tea.
А минуту спустя случилось то, что не должно было случиться. Лучший кардиолог, говоривший, что достаточно мониторить работу сердца, регулярно делать анализы — и никаких сюрпризов не будет, ошибся.
Елена вышла из ванной, увидела, что муж лежит на полу, и потемнело в глазах.
Если б она, гадина, тварь, мокрица, не бухнулась в обморок, а сразу кинулась к дефибриллятору, может, обошлось бы. Но в реанимации сказали: сердце не работало слишком долго, без кровоснабжения в мозге произошли необратимые изменения. Надежда на регенерацию есть, подобные случаи известны, но шанс очень невелик.
Елена не видела лица доктора, только какой-то силуэт. Наступило солнечное затмение. Всё стало черное.
2. РЕШЕНИЕ
После консилиума ей сказали еще жестче, со всей швейцарской прямотой: на жизнеподдерживающей аппаратуре больной может существовать очень долго, но не будем вводить вас, мадам, в заблуждение. Обратно он не вернется. Отключать его от системы или нет — ваше и только ваше решение.
Я прочитала, что в 2019 году в аризонской клинике «Майо» пациент очнулся после восьмимесячной искусственной комы… и в Мюнхене в 2021 году тоже такое произошло, залепетала Елена. Чтобы не выть от ужаса, она накануне двое суток не вылезала из интернета. И всё равно выла.
Профессор покачал головой. В первом случае больному было двадцать три года, во втором это вообще был ребенок, а вашему супругу шестьдесят два, сказал он. К сожалению, примеров восстановления клеточной ткани мозга в таком возрасте не зарегистрировано. Ведутся изыскания, но пока обнадеживающих результатов нет.
Если есть хоть один шанс из тысячи, из десяти тысяч, не отключайте его, твердо заявила Елена, подписала нужные бумаги и вернулась домой, выть и гуглить дальше.
Хуже всего, что она не могла воспользоваться спасительным «Дормитином». Вдруг чудо все-таки случится и Алик очнется. А ее больше нет. В страшных чатах писали, что больные на поддерживающей аппаратуре живут в среднем год, а потом умирают от нозокомиальной пневмонии. Мысль о том, что придется каждый день, каждый час, каждую минуту испытывать муку, а потом, когда надежда умрет, все равно убьешь себя, была невыносима.
Выход подсказали слова профессора об изысканиях. Пусть не сейчас, а в будущем ученые обязательно что-нибудь изобретут. Медицинская наука на месте не стоит. Конечно, это произойдет не через год. Значит, нужно сделать так, чтобы Алик оставался жив столько, сколько понадобится. Десять лет, двадцать. Хоть сто.
Откуда-то из памяти всплыл термин «криорезервация». И метания прекратились, поиск стал целенаправленным.
Скоро Елена уже всё знала про консервацию безнадежных больных и про крионические учреждения.
Человека помещают в специальный резервуар, наполненный жидким азотом, так называемый «дьюар», где поддерживается температура -196 ° Цельсия. В этой заморозке живые ткани хранятся сколь угодно долго. Криорезервация — процесс не только дорогостоящий, но и юридически муторный, во всяком случае в правовых государствах, поэтому чаще он применяется в России, где законы условны, а большие проблемы легко решаются большими деньгами. Там существует предприятие, замораживающее людей и кошек-собак. Среди пациентов много иностранцев, родственники которых не сумели получить разрешение на консервацию в собственных странах — на это требуется согласие всех членов семьи.
Но перевозить мужа в страну с непредсказуемым прошлым и еще менее предсказуемым будущим слишком рискованно. К тому же никаких проблем с согласием всех членов семьи возникнуть не могло. Вся семья — одна Елена.
Не иначе как перст судьбы и подсказку кармы восприняла она новость о том, что швейцарский фонд «Биостазис» открывает собственный Kryokonservierungscentrum. Месяц спустя бесчувственное, но живое, живое тело Алика уже находилось в гигантском термосе из нержавеющей стали. Цена вопроса оказалась не столь уже велика — 200 тысяч франков плюс ежегодная абонентская плата.
Елену пустили в хранилище. Она постучала по гладкой, звонкой стенке. Прошептала: «Подожди. Я скоро».