И хорошо, что я не кошка на содержании. Потому что хозяина целыми днями нет дома, а когда он приходит, то начинает говорить по телефону, и не обращает на меня никакого внимания, еще и ногой отпихивает и приходится злобно кусать эту ногу, а он потом орет и матерится... Впрочем, это как раз уже приятно.
Я слышал, есть люди, которые все время ропщут. Почему у меня уши топырятся, почему я не живу в Париже, почему я не космонавт, почему у меня нет «Мерседеса» и телефон мобильный у меня без телевизора, и в карты мне не везет, и семечки всегда пережаренные достаются... Тю, дурные!
А самцом богомола не хотели бы родиться? А табуретом в привокзальном буфете? А курицей в Таиланде? А болельщиком «Депортивы ла Корунья»?.. Впрочем, как болельщикам нам еще слез лить, не перелить. Вижу, вижу не за горами растрепанные нервы, истерзанные сердца! Но не будем вперед забегать, у нас еще до чемпионата Европы месяц счастливой жизни.
Итак, спасибо всем! Компьютеру, который все это выдержал, пальцам, которые не забыли, где какие буковки, а самое большое спасибо вам – за то, что сил хватило прочитать мой спич под названием «Не ропщите да не ропщимы будете».
Май, 2004
А Я ВЧЕРА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ОТМЕТИЛ...
– А я вчера пятьдесят пять отметил!..
Встретил вчера знакомого. Перекинулись парой слов. Он пошел своей дорогой, я своей. А потом он оглянулся и через плечо бросил:
– А я вчера пятьдесят пять отметил...
И так меня возмутили эти слова. Их смысл. Их безысходность. Я знаю его лет двадцать. Всегда подтянутый, бодрый, веселый. И сейчас он выглядит не хуже и совсем не похож на старпера, но какое все же свинство!
Бежит, бежит, несется это чертово время... Боюсь, ничего нового я не скажу по этой теме, но выскажусь.
И на работе девчонки разговорились о том же. Стали вспоминать, как одна из нас в сороковой свой день рожденья не то, что праздника не устроила, но даже на работу не пришла. Буркнула лишь, что две ночи не спит.
Жванецкий когда-то писал: суббота – понедельник, суббота – понедельник, мелькают, как в калейдоскопе, и деревья стоят то желтые, то зеленые...
На мой взгляд, беда не столько в том, что все это конечно, а в том, что неостановимо. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Кого не мучила эта идея? Для меня самое страшное слово – безысходность. И вспоминаю я его в связи с ходом времени. С бегом его.
Хотел описать несколько картинок из детства, из юности – да вы их сами видели, в своей жизни. Мама, молодая и самая красивая на свете...
Любовь, такая, что руки-ноги отнимаются, от прикосновения к платью любимой, а весь мир исчезает, точней он делится на две части: любимая и все остальное, и вторая часть такая маленькая, такая незначительная... А потом свои дети – паразиты и душемоты, но из-за которых твое сердце тепло сжимается, и ты чувствуешь, что ты по-настоящему счастлив...
Или... Яркий полдень на границе весны и лета. Мы тащим из типографии (тогда еще «Кировский рабочий») три полных бумажных мешка. Город почти пуст, потому что воскресенье. Но даже если бы прохожих было море, никто не догадался бы, почему у нас такие идиотски счастливые лица. В мешках у нас – только что отпечатанный первый номер «Дважды Два». Мешки тяжелые, но мы тащим их с удовольствием. В редакцию на Гайдара. Четыре страницы. Пять тысяч штук. Через пару дней мы поняли, что напечатали слишком много, и второй номер вышел тиражом в три тысячи, но издательского опыта у нас не было, знаний, чтобы просчитать ситуацию тоже не было, зато было море оптимизма. И авантюризма.
Номер открывался нахальным заявлением: нам друг без друга нельзя! Так мы обратились к вам, дорогие читатели. Начинали мы, по сегодняшним меркам, по правилам издательского дела, смешно. Скинулись по пятьсот рублей вчетвером, чтобы оплатить работу типографии, написали и напечатали газету. Худо-бедно продали. Рассчитались с продавцами. Остались деньги на печать второго номера... И так далее. Сами получили зарплату где-то через полгода. И я купил жене ботинки. В ларьке возле рынка. Какая-то синтетика, но они были белые, такие красивые и такие современные... Я до сих пор счастлив по поводу тех ботинок. Хотя сейчас даже не посмотрел бы на них.
Кстати, стоила «ДД» тогда пятьдесят копеек. Как две буханки хлеба! Правда, хлеб в магазинах был не всегда...
А продавали газету дети. Мы агитировали их в школах, отлавливали во дворах, уговаривали. К нам прибегали взрослые и кричали: вы – сволочи, вы эксплуатируете детский труд! А другие жали нам руки и говорили: какие вы молодцы, вы учите их зарабатывать деньги...