В газету «Правда Украины» пришло письмо из Канады. Сын украинских эмигрантов писал, как он тоскует по исторической родине, как хотел бы вернуться, и прислал стихи. Очень добротные, очень для советской Украины лестные. Одно стихотворение опубликовали. В день выхода номера западные радиостанции («вражьи голоса») взахлеб комментировали этот факт и советовали читать акростих (первые буквы строк по вертикали). А там оказалось:
На москалiв, ляхiв и юд
точи ножi и там, и тут...
Говорят, уволили даже тех, кто проходил мимо редакции.
Так вот, однажды я зашел на работу в футболке с надписью не по-русски. Замредактора сразу отреагировал: попросил меня больше не носить эту чуждую нам одежду. Я стал объяснять, что у меня тут надпись про спорт, про теннис. Зам раздраженно поморщился:
– Не носи, я тебе говорю. Ведь обязательно какой-нибудь мудак прицепится.
И тут я брякнул:
– Вы первый, – сказал я, преданно глядя в глаза начальника...
Мне кажется, он меня до сих пор не простил.
Золотые годы
И вот Сидорин ушел в горком партии, а редактором стала Нина Рыжова. И мы распоясались. Нет, не пустились во все тяжкие, но стали работать легко и свободно. Тираж «Кировского рабочего» при ней зашкалил за тридцать три тысячи. Да, выписывать местную газету было обязательным для коммунистов. Да, конкурентов у нас на местном рынке не было. Как не было и самого рынка. И все же, надеюсь, газета была интересной. Рыжова умела ненавязчиво делать так, что каждый из нас старался раз в неделю выдать «гвоздь». Если материал ей нравился, она заглядывала в кабинет и делала автору какой-нибудь презент – конфету, например. И это было как медаль. А я однажды даже «орден» получил – вяленого леща. Вяленый лещ тогда, что провесной осетр сегодня.
И вот однажды захожу к Рыжовой, а она плачет... Плачущая Нина Михайловна – это была такая диковина, что я опешил. Оказалось, она только что получила внушение из горкома. За какую-то нашу публикацию. И в сердцах рассказала, что внушения ей делают каждую неделю. В основном после моих или Сережи Гилуча заметок. А мы ничего не знали. А она нас только хвалила. Я растерялся и не знал, как утешить ее. Изобразил пророка Иезекииля: сказал, что зато когда-нибудь потом мы будем вспоминать это время, как золотые годы газеты... По крайней мере, для нас, так оно и получилось.
Сентиментальный пофигист
Сережка Гилуч был в то время журналистом талантливым и полным пофигистом. Но, как и положено, пофигизм служил ему лишь защитой. Однажды, попив водки, Серега расплакался...
До этого у него вышло несколько публикаций о движении в Апатитах «металлистов» – поклонников «havy metall». Эти ребята с позволения горкома комсомола даже пытались оборудовать себе клуб в доме семь на улице Ферсмана в Апатитах.
Так вот, Сергей разрыдался, а мы пытались его утешить и узнать причину печали. Причина была неожиданной:
– Металлистов жалко, – размазывал Серега слезы по щекам. – Их никто не любит. Что вы ржете, придурки? Их еще и брейкеры бьют...
Брейк-данс пришел в Апатиты почти двадцать лет назад.
А еще Сережка выдал бесподобную идею: проводить на приз газеты соревнования по скейтборду. Мы заказывали в хозе, где был цех хохломской росписи, специальные самовары с девизом соревнований: «Ударим скейтом по бездорожью!» Электросамовар в то время был жутким дефицитом, а еще и с такой надписью...
Старший брат
Если Гилуч был моим другом и соперником, то другом и наставником был у меня Морошкин. Михаил Серафимович (он же Серафимыч, он же Сарафаныч, он же Семикрылыч). Я учился у него писать, то есть складывать слова в мысль, а если надо, то и в ее отсутствие. Я учился у него говорить с людьми и побуждать их поделиться информацией. Учился воспринимать жизнь полегче, без излишней ажитации и драматизации. И еще тому, что среда – это «маленькая суббота», значит, можно, а порой и нужно, зарулить компанией в кабачок и взять «графинчик и по салатику».
Почетный цугундер
В начале я упоминал о руководстве нами нашими учредителями – городским комитетом партии. Так вот, это руководство был на редкость демократичным и либеральным. В Апатитах и Кировске не было душно, нас не давили и на ковры не вызывали – если только редактора. Я «стоял» на настоящем ковре всего однажды, да и тот «привезли» в редакцию.