– Да как же! – ответили мне местные. – Они сказали, что мы во всем и виноваты – не платим.
– Никто не платит?
– Нет, почти половина платит. Но отключили всех...
Однако бытовые проблемы у украинцев на втором плане. Их умы занимают сейчас виновность президента Кучмы в убийстве журналиста и арест вице-премьера Тимошенко. Когда я высказал сочувствие последней, на том основании, что она женщина симпатичная, могли бы, дескать, кого и пострашней найти, на меня накинулись:
– Когда ее назначили премьером, на нее уже уголовное дело в Запорожье было заведено за махинации...
Украина (продолжение)
Три дня я выслушивал от мамы и от друзей какие-то мрачные апокалиптические истории про прежних знакомых: тот спился, тот в тюрьму попал, тот наркоманом стал, те голодают в нищете, те умерли или эмигрировали...
– Ребята, расскажите чего-нибудь хорошего, светлого! – взмолился я.
Мама почему-то восприняла мою просьбу как вызов:
– Что ты умничаешь! Нет у меня хороших историй!..
Друзья же слегка растерялись, призадумались...
– А! Мы машину купили! «Славуту»!
«Славута», по моим наблюдениям отличается от «Таврии» что к ней еще две двери приделали. А тарахтит точно так же. Однако не омрачать же этим единственную хорошую историю, которую я услышал за четыре дня в стране, где когда-то вырос.
Мудрый Алик
Обратная дорога была более разнообразной. Фейерверком ее тоже назвать трудно, но тут были интереснейшие попутчики.
Я уже говорил, что поезд Севастополь-Санкт-Петербург шел без вагона-ресторана. Потому Алик и заглянул ко мне. Мое купе было распахнуто по причине духоты. Я лежал и читал «Дверь в лето» Хайнлайна, именно то место, где герой пьет со своим котом «за слабый пол – чтобы вовремя встретить и вовремя расстаться». И тут вошел мужчина «кавказской национальности».
Пишу это выражение в кавычках, потому что не люблю его. Иначе нужно определять «Кольскую национальность». То есть русский, саам, карел – неважно. Главное, что с полуострова. А я еще одного апатитского кубинца знаю... Однако вернемся в душное и пустое купе.
Невысокого роста, лет 30-35, в строгом темно-синем костюме с галстуком и белым кашне между пиджаком и рубашкой. Он был приветлив и радостен. Да, под полой пиджака угадывалась бутылка.
– Извини, брат, у тебя хлеб есть?
Я достал четверть батона в пакете и отдал ему. Он поклонился и поцеловал хлеб.
– Я могу купить, но ресторана нет. Алик, – представился он. – Пойдем ко мне в вагон. Выпьем, поужинаем!
Я вежливо, но твердо отказался.
– Тогда я еще зайду. Просто поговорить, – он улыбался так, словно сел в поезд ради встречи и разговора именно со мной.
Позже Алик на самом деле заглянул. Весь разговор передавать не стану, но лишь два момента.
– У меня жена, дети. Я других женщин тоже люблю, не могу без них. Но когда я с ними, а не с женой, я себя очень презираю. Презираю себя, понимаешь, да? Даже ненавижу...
Есть! Вот оно! Вот кто сформулировал тяжкую долю мужчин, их обреченность на самобичевание. Верным быть не могу, но это стоит мне постоянного самопрезрения.
Однако это еще не все. Алик продолжал:
– Вот ты скажи мне, что самое важное в жизни? Скажи! – при этом глаза его блестели, а весь он светился триумфом Валерия Чкалова, перелетевшего через Северный полюс.
Я сдался без борьбы.
– Ты, может, думаешь, самое важное – этот костюм или этот вагон, или деньги... Нет! Я – горец. А мы, горцы, многое знаем. Костюм станет трухой, вагон сломается, деньги уйдут. Вечны только воспоминания. Пока ты жив, воспоминания всегда будут с тобой. И жить надо так, чтобы было, что вспомнить. Я не забуду, что ты отдал мне хлеб...
За день до этого я с болью в сердце смотрел на отца. Всю мою жизнь я видел его энергичным, бодрым, здоровым. Еще несколько лет назад дородные хохлушки обволакивали его, крепкого 70-летнего мужика, томными выразительными взглядами. И вот он сидит в кресле, понурив голову, изможденный после года болезней. Долго сидит, не двигаясь...
– Папуля, ты о чем задумался?
– А? Да так... вспоминаю...
Вот вам и молодой горец Алик.
Военные
Вагон поезда Санкт-Петербург-Мурманск был полностью забит армейскими офицерами.