Такую технику в прошлом эффективно применяли Кальвин,[5] Уэсли[6] и прочие столь же праведные церковные реформаторы, а также всевозможные промыватели мозгов, преступные демагоги и палачи — вплоть до Гитлера и Сталина. Те же приемы применяли проповедники, запугивающие адским пламенем и серой, в том числе, очевидно, и Фестус Лемминг. Добавить к этому всеобщее пение, хлопание в ладоши и, может быть, ритуальный танец под «плимутрок» — и вся паства впадет в безумие.
Я заставил себя отвлечься от этих мыслей и смог снова ощутить — физически или телепатически — горячий пульс Реджины в том месте, где ее рука касалась моей.
Сначала Дру, потом Реджина — во многом отличающиеся друг от друга, как день и ночь, но обе обладающие горячим биением женского сердца — способны пробудить бурю в каждом мужчине, хочет он того или нет. Об этом не сказано в Библии, но закон природы не могут отрицать ни вера, ни страх перед адом, ни надежда на спасение души, покуда кровь кипит в жилах. Однако некоторые, вроде Фестуса Лемминга, упорно пытаются его отрицать.
В этот момент Фестус Лемминг предстал передо мной во плоти — если то, что я увидел, можно было назвать плотью.
Глава 5
Мы находились в глубине церкви — в большой, тускло освещенной комнате, четвертую стену которой образовывали тяжелые занавески позади нас, с невероятно высоким потолком и полом, занимающим добрых четыре-пять тысяч квадратных футов. «Пространство для будущего расширения», — подумал я, хотя в данный момент помещение походило на захламленный сельский склад.
Реджина подвела меня к винтовой лестнице, о которой она упоминала. Фестус Лемминг только что спустился с нее и сейчас направлялся к нам. Казалось неизбежным, что Реджина уберет свою руку с моей, как только Фестус нас заметит, поэтому в ту же секунду, как я его увидел, я перестал ощущать ее пульс. Это был неравный обмен. Я почувствовал, как что-то во мне умерло, и в тот же момент давно забытое воспоминание вернулось ко мне.
Это было детское воспоминание, но настолько ясное и свежее, что я снова ощутил необычный холод того утра. Я только что спас от кота птичку, которая была слишком мала, чтобы улететь, и несколько секунд чувствовал на своей ладони дикое биение ее сердца, пока оно внезапно не прекратилось.
Почему же, спрашивал я себя, мне пришла в голову эта история именно в тот момент, когда я пялил глаза на «самого святого пастора»? И почему я подумал о том, что некоторые люди способны одним своим присутствием лишать жизни другие создания? Возможно, причиной были эта ужасающая музыка, пульс Реджины или уникальный опыт пребывания в церкви в субботний вечер — не знаю. Я знаю только то, что при виде Фестуса Лемминга вспомнил и почувствовал холод того давнего утра.
— Я очень сожалею, возлюбленный пастор, — заговорила Реджина, — что опоздала сегодня вечером. Я устала, легла вздремнуть и… проспала. До сих пор я еще никогда не пропускала вступительный гимн. Надеюсь, вы сможете найти в вашем сердце прощение для меня.
Я покачал головой. Неужели я слышу это на самом деле? Вероятно, нет.
— Хочу верить, мисс Уинсом, — холодно отозвался Лемминг, — что вы не проспите завтрашний вечер.
Он выразительно подчеркнул слово «завтрашний», в котором словно послышались взрывы бомб. Еще бы — ведь завтрашний вечер должен быть особенным.
— Дело Господне не терпит слабости и нестойкости, — продолжал Лемминг, и каждое его слово было подобно сухому листу, уносимому зимним ветром. — Если крест вашего долга для вас слишком обремените лен, положите его. Потому что в случае повторения чего-либо подобного, мисс Уинсом, для вас здесь не окажется места.
Я чувствовал себя попавшим в страну чудес «Диснейленда». Должно быть, они заранее узнали о моем приходе и просто ломают комедию. Но посмотрев на Реджину, я увидел, что ее щеки побелели. Она снова издала тот странный звук, похожий на вдох, но на сей раз в нем не было ничего забавного.
— Я ужасно сожалею, возлюбленный пастор. Пожалуйста…
— Разве у вас нет работы, которую вы должны выполнять для Господа, мисс Уинсом?
Она бросила на меня быстрый нервный взгляд. В ее глазах читалось нечто весьма похожее на страх. Очевидно, ей угрожало отлучение от Церкви Второго пришествия, а это означало, что если Реджина не проявит достаточного смирения, чтобы избежать ужасной судьбы, то больше не сможет говорить с Богом и — что еще хуже — Бог не сможет говорить с ней. Не удивительно, что она испугалась.