— Оргия! Ха-ха-ха! Ну конечно — секс это самое страшное чудовище! От него только грязь и проклятие! Я намеренно не упомянул самое главное человеческое удовольствие. Секс! Супергрех! Желание! Оргазм! Высвобождение половой и даже космической энергии! Совокупление! Оргия!
— Да, но подумайте, сколько людей будут ненавидеть себя по утрам!
— Пары, совокупляющиеся от Мейна до Калифорнии, от Йонкерса до Сан-Диего, от Атлантического океана до Тихого, от Канады до Мексики. Почему бы и нет?
— Да, но ведь не все из них будут состоять в законном браке…
— Такой запретный и стимулирующий феномен мог бы пробудить секс от его гипнотического сна, спасти блуд от священников, проповедников и политиканов, вдохнуть в половой акт новую жизнь и…
— Разве секс спит?
— Не спит, Шелдон, а ковыляет к могиле в гипнотическом состоянии. Он умирает, и его гробница — стыдливое супружеское ложе. — Будучи не в состоянии усидеть на одном месте, Бруно поставил стакан на стол, поднялся и стал размахивать руками. — Может ли любое разумное существо отрицать, что секс пребывает в предсмертном состоянии, если не уже в могиле? Подумайте сами: разве не все без исключения женатые пары после двух, пяти, десяти или двадцати пяти лет, каждый из которых благославлен или отягощен тремястами шестьюдесятью пятью ночами, — если допустить существование пары, еженощно исполняющей обязанности, предусмотренные контрактом, который якобы заключен на небесах, — сталкиваются с тем (хотя и отрицают это), что семь тысяч тридцать первая попытка уже не приносит им радости?
— Это вопрос?
— Шатер все еще там, — Бруно взмахнул руками над головой, — и, возможно, его поддерживает все тот же старый шест, но куда делся цирк? Где львы, тигры, акробаты, девушки на трапециях? Где звуки оркестра и рев толпы? Почему нет даже заклинателя змей, продавца арахиса и торговки яблоками? Неужели все исчезли? Даже клоуны?.. А, вот он! В центре арены — видите его?
Должен признать, что я обернулся. Старый на сей раз завладел моим вниманием. Я словно перенесся в пустой цирковой шатер. Гудящий генератор в голосе Бруно и трагические взмахи рук сделали свое дело.
— Вот он — один-одинешенек! Остался только один клоун — соленые слезы текут по его размалеванным щекам, а вокруг него пустая, посыпанная песком арена! Сейчас он вышибет себе мозги! — Бруно взял свой стакан и допил остатки бренди. — Разве это не трагедия?
— Еще бы! — отозвался я. — Полагаю, мне остается сыграть свою роль и уйти со сцены. Кстати, я опять начал протекать или это действует ваше пойло?
— Это эровит. Я ждал, пока вы почувствуете тепло, бодрость, энергию…
— А вы уверены, что у меня не кровоточит мочевой пузырь?
— Проверьте сами. Эровит не вызывает прободения.
— Извините, док, где тут у вас…
Он показал мне. Я и в самом деле ощущал теплоту и прилив энергии.
Вернувшись в комнату, я сообщил об этом Бруно и добавил:
— Ну, я лучше пойду, док. Выходит, я пришел сюда, только чтобы воспользоваться туалетом. Но я бросил в унитаз десять центов.
— О Боже! — вздохнул Бруно, глядя в потолок. — Даже десять центов иногда иссушают душу. — Проводив меня к выходу, он остановился в дверях и благодушно смотрел мне вслед, пока я шел к моему «кадиллаку».
Направляясь в сторону шоссе, я оглянулся всего один раз — свет горел только в доме. Деревья, кусты, фонарики, фигурка Эммануэля Бруно в дверном проеме растворились во внезапной тьме.
Не знаю почему, но я ощутил нечто вроде озноба.
Глава 27
Все это произошло всего лишь год назад. Но, как всем известно, это был необычный, даже исключительный год.
Для меня этот год стал великим.
Я продолжал принимать эровит, и когда наконец приобрел бутылку с инструкцией, то узнал, к своему ужасу, ибо уже было слишком поздно, что рекомендованная доза составляет десять капель после еды. Я часто виделся с каждой из десяти девушек, участвовавших в марше, и даже с Реджиной, а также проводил много времени с Дру. Короче говоря, развлечений мне хватало. Вы, очевидно, скажете, что я последовал совету дока Бруно, гоняясь за удовольствиями и избегая боли, причем преуспел и в том, и в другом.
Если не считать того, что я был буквально вынужден сражаться с идиотским мифом обо мне, выросшим до чудовищных размеров, а в некоторых кругах еще продолжающим расти. Поэтому позвольте повторить то, что я уже говорил тысячи раз: девушек было только десять.
Точнее одиннадцать, если считать Реджину. Но считать ее мне кажется не вполне справедливым.