— Помер! Вот же дракон. Легко отделался. Ничего. Где там наша принцессочка? Небось, уже очнулась и в испуге штанишки намочила…
После этих слов ей ещё больше захотелось в уборную, а саму стало потряхивать, знобить, будто за пазуху сыпанули снег.
Тяжёлые шаги и холодный голос с нотками злорадного торжества спросил у кого-то:
— Как там моя ласточка?
— Да, уже очнулась, — прозвучал негромкий ответ.
Штора ушла в сторону, явив замершей в испуге, который она никак не могла перебороть, девочке силуэт грузной и зловещей фигуры.
— Здравствуйте, моя маленькая РоБеруши. Не удастся тебе поскучать, — в голосе прозвучала издёвка.
Затанцевали, приближаясь, огоньки свеч, высветив наконец страшное, окровавленное лицо, и она в ужасе попыталась отпрянуть, что совершенно невозможно было сделать, будучи связанной. Маленькие глазки довольно заискрились, а толстые губы в лопатообразной чёрной бороде искривились.
— Что, страшно, маленькая прелестница?
Бывший начальник стражи (или действующий?) никогда не казался ей приятным. Солдафон, по какой-то непонятной причуде возвышенный её отцом, никогда и не притворялся дворцовой домашней собачкой. С такой-то внешностью и припортовыми манерами он был скорее матёрой дворнягой, случайно затесавшейся в стаю подстриженных и ухоженных породистых псов. Нет, прежде он не пугал её и не вызывал каких-то острых отрицательных чувств, частенько демонстрируемых придворными, в основном, дамами, брезгливости или лицемерного панибратства — нет, в лучшем случае недоумение, ибо совсем не пересекались их дорожки. Но сейчас обрюзгший, осунувшийся, с запавшими глазами, залитый обильно кровью, но при этом буквально горящий каким-то мрачным торжеством, он был… жалок и отвратителен.
РоШакли как-то устало провёл широкой волосатой рукой по лицу, задумчиво уставился на ладонь. Этот жест ещё больше размазал словно чёрные капли, но блуждающая на губах ухмылка ясно говорила о том, что от этого он никакого дискомфорта не испытывает — если вообще замечает, что грязен. Одно бесконечное болезненное удовлетворение. Он вновь перевёл взгляд на неё.
— Ты должна быть мне благодарна, маленькая принцесса, — и пояснил, видя полное непонимание в глазах девочки: за что?! — Твой похититель сполна заплатил за своё плохое поведение, — он гулко хохотнул, потянулся и одним ловким движением вырвал кляп. — Представляешь, этот наглец, — его ноздри гневно раздулись — он повторно начал закипать, — не пожелал отвечать на несложные вопросы, а потом ещё имел наглость напоследок плюнуть. Вот и пришлось немного повозиться с его языком…
Руфия, которая никак не могла надышаться, будто сквозь какую-то марлю слышала мерзкий голос.
— Развяжите меня, — произнесла тихо. — Я так понимаю, что вы меня спасли? — она ожидающе посмотрела на него.
Конечно, не было никакой надежды. Но ведь попытаться стоило?
— Да, это я — твой спаситель, — РоШакли хрюкнул довольно. — Почти что твой герой, — он небрежно так подвинул её, и сам как-то странно полулёг рядом, болезненно скривившись. — Один из твоих друзей-драконов неудачно поцарапал мне задницу, — пожаловался он очень серьёзно, поднося свечи так близко к её лицу, что Руфия почувствовала жар на щеке и зажмурилась, — что приходится соблюдать режим покоя для филейной части… Так, о чём это я? Ах, да, — она совсем рядом почувствовала чесночный выхлоп, — так что же ты хочешь, умница и прелестница?
— Отпустите меня, — тихо-тихо, едва разжимая губы, проговорила она. — И я замолвлю за вас слово…
— Ха-ха-ха, — РоШакли разразился неудержимым хохотом, отчего затряслась вся лежанка. — Ну, ты меня и рассмешила, — он вытер несуществующие слёзы. — Конечно же, отпущу — я ж не зверь какой. Но есть небольшая проблемка — я уже мёртв. Для всех, — он загадочно улыбнулся, проведя ладонью по её щеке. Поэтому, сама понимаешь, в Агробаре это точно не произойдёт, — грубые пальцы остановились на подбородке, а кожу ожгла горячая капля воска. — И вот ещё что ты должна знать, маленькая принцесса, — продолжил РоШакли проникновенно, — я столько натерпелся от драконьих благородных и всего лицемерного Агробара — сгорел бы он дотла, от твоей сестрицы, что ты будешь именно та, кто познает мой сладкий гнев. Я не спеша, но постепенно оборву все твои лепестки, цветочек. И даже терпимая боль в заднице аукнется тебе, — он пытливо и внимательно вглядывался в неё в поисках столь лелеемой слабости, испуга, страха, мольбы и унижений, слов о пощаде.
А она…
Она почувствовала неимоверный холод и пустоту. К этой страшной неизбежности невозможно быть готовым. В ней проснулось нестерпимое желание расплакаться, но только крепче сжала зубы и мысленно начала читать молитву, пытаясь представить вместо этого чудовища рядом обыкновенный ветер, гневный и хлёсткий, стихию, которой не жалко отдать всего лишь жизнь… Так и не прожитую до конца.
Вонючий рот продолжал свой монолог, из полуоткрытого плямкающего алого зева мутная слюна вожделения повисла на бороде, серые тени лица в багровых прожилках вдохновенно двигались…
— Жаль, что в мои руки попала не Лидия, — он мечтательно воздел поросячьи бусины. — Но и ты мне…
Глаза мужчины неожиданно остекленели, и он завалился на неё, вонзаясь в лицо иглами бороды, проникая в рот и нос отвратительным солоноватым киселём.
Рвотные спазмы сотрясли её, но даже повернуть голову набок, казалось, не осталось ни сил, ни возможности. Ужас навалился с такой силой — захлебнуться собственной рвотой — такой участи она себе совершенно не желала, поэтому, изгибаясь, и отталкиваясь связанными ногами, она таки смогла частично выползти из-под тяжелющего тела в темноту потухших свечей, и её наконец-то вывернуло.
Ужас. Ни мыслей, ни чувств, ни переживаний в этом мире грязи, крови и тьмы — ничего. Она на покачивающихся волнах пустоты уносилась в блаженное беспамятство… Где-то на краю ледяного панциря шелестели голоса…
— Руфия! Детка! Очнись!
Привидится же такое! Ни сестра, ни отец, ни мать, которая очень часто в детстве приходила к ней во сне, а именно наёмник, которого неделю назад она и знать не знала. Смешной, весёлый, интересный, опасный, загадочный, мужественный, хороший… Ройчи.