На следующий после посещения музея день я приступил к Второму Этапу.
Амазонки снова принесли «Джуниор Бургеры» и жареные луковые кольца, еду, к которой они теперь пристрастились. Я дал им поесть, а потом заговорил.
— О'кей, народ. Отправляемся за покупками.
— Замороженная пицца, — сказала Галина. — Здесь в Америке хорошая замороженная пицца. В Украине она только замороженная, но не пицца вовсе.
— Я уже немного начинаю сомневаться в вашей приверженности делу Скифии, — сказал я. — Похоже, вы больше пробуете разные виды помоечной еды, чем пытаетесь завербовать в амазонки американских подруг.
— Мы не вербуем, — со всей серьезностью сказала Оксана. — Только принимаем тех, кто приходит к нам.
— А дорога в наш лагерь в горах долгая и трудная, — сказала Галина, жуя луковое кольцо. — Большинство сворачивают обратно. Так мы узнаем, что они — не настоящие скифы.
Я не был уверен, что сам бы согласился подыматься по холодным заснеженным Карпатам, имея лишь слабую надежду на то, что где-то в лесу меня ждут друзья, но спорить не собирался.
— В любом случае, нет, мы больше не покупаем мороженую пиццу. Я не виноват, что вы купили ту ерунду, которую теперь есть не хотите. Есть множество нормальной еды, не являющейся пиццей, например курица «Кун Пао», кальмары, ягненок, запеченный в тандыре. Нет, даже не спорьте. И сегодня мы отправляемся покупать оружие.
Похоже, это вызвало у них даже больший энтузиазм, чем идея покупки пиццы. Поскольку мы отправлялись к Орбану, то я даже не стал настаивать на том, чтобы амазонки переоделись. Мне даже было интересно, как тамошние бородатые ребята, похожие на латиноамериканских партизан, среагируют на моих юных лесбо-анархистско-феминистских подруг с Украины, одетых, как панк-рокерши. Загрузив все купленное в багажник, я сел за руль. Девушки сели сзади. В сороковой или пятидесятый раз я отказался включить Леди Гагу. К этому моменту мне наконец удалось поймать на древнем радиоприемнике машины станцию, крутившую джаз. Но они всю дорогу пели «Покерфэйс», так громко, что я едва слышал Оскара Питерсона с товарищами.
Потому что амазонки — сущие задницы.
Сюрприз первый. Девушки и кузнецы-оружейники Орбана были без ума друг от друга. В смысле, настолько, как если бы я притащил в детсад корзинку со щенками. Этому очень поспособствовала любовь амазонок к оружию. Их сразу же утащили в тир, чтобы дать им пострелять из больших и малых бабахалок.
Сюрприз второй заключался в том, что Орбан, глядя на то, как девушки и парни сорвались с места, как оксфордские студенты и их подружки, бегущие на лодочные гонки, вдруг озабоченно поглядел на меня.
— Я за тебя беспокоюсь, Бобби, — сказал он.
Это последнее, что я ожидал от него услышать, кроме, может, «Я тебя люблю, Бобби, и хочу провести с тобой романтическую ночь». Обычно он говорил в таком грубом тоне, что его голосом можно было бы оттирать плитку в ванной. Единственный раз, когда он что-либо говорил о моем здоровье, так это когда одолжил мне пистолет-пулемет и посоветовал случайно себе хрен не отстрелить.
— Если ты беспокоишься, что меня затрахают до смерти, расслабься. У меня и этих двух девушек исключительно платонические отношения, основанные на желании разнести на хрен некоторых людей, которых мы одинаково не любим.
— Нет, не из-за них. Они девочки о'кей. Слишком умные, чтобы с тобой трахаться, если только не во сне и не спьяну. Я беспокоюсь потому… что слышал разное. Время от времени. Насчет того, где ты работаешь.
Это уже было интересно, поскольку я всегда считал, что Орбан знает все и обо всем, и лишь выдает информацию по крохам, фразами на пару секунд, от которых сам же потом и отказывается. И я всегда старался ничем не пугать его.
— И?..
Он наклонил голову.
— Пошли. У меня в кабинете поговорим.
Кабинет Орбана представлял собой помещение, изящно украшенное пожарными ведрами с песком, но помимо этого у него был стол, старая счетная машинка и пара кресел. Налив себе бокал вина, он предложил вина мне. Я не был уверен, что мне хочется, но не стал отказываться, чтобы не портить общение. Отпил немного.