Что уже ни на что не годится, Сашины сообщники заталкивают в печь. Письма, которые кто-то берег. Документы, которые для владельцев представляли громадную ценность. Фотокарточки: фото семейных групп, жен, ребятишек, солдат на фронте. Исписанные тетради, плоды многолетнего труда инженера или студента.
Иногда Саша вмешивается.
— Документ выбрось. Обходчик отошлет фраеру. — Не всегда вмешивается, смотря по настроению.
Кто хочет по малой нужде, немного отодвигает дверь. Ветер задувает мочу обратно в вагон. Потом дверь снова задвигают. Становится холодно, и я подкладываю в печку дров.
В вагоне с каждым днем всё грязнее. Пол мокрый от стаявшего с сапог снега. От воды и угольной пыли обувь покрылась грязным густым налетом.
В вагон пустили новых пассажиров. Молодую девушку, которая, по ее словам, едет к родителям. Урки приглашают ее попировать. Девушка не очень отнекивается, видно, что голодна. У нее высокие резиновые сапоги, не сняв их, она взбирается на полку.
Парень в зеленой кубанке подсаживается ко мне.
— Ты инженером был, папаша? — спрашивает он.
— Нет.
— Или богатым буржуем при старом режиме?
— Никогда не был буржуем.
— Тогда коммунистом каким-нибудь был. А потом и сам испробовал, где раки зимуют!
Я молчу.
— Ага, — шутит другой блатной. — Сбежал сюда от Гитлера? Думал, что в Сибири булки на березах растут.
— Растут, конечно. А ты что, не пробовал? — говорю я.
— Отстаньте от него, — вмешивается Саша. — Он тебя не трогает, и ты старика не трогай. Топи печку, папаша, — поворачивается ко мне, — и не обращай внимания на этих дурней. — За много дней он впервые снова обратился ко мне.
В нашем вагоне едет и одна девушка-финка. На ней высокие кожаные ботинки на шнурках — в такой мороз человек прежде всего смотрит на обувку. Просто чудо, как она выдерживает в таких ботинках мороз. У нее круглое красноватое лицо, цвет напоминает не то кирпич, не то розовый язычок котенка.
Ее тоже приглашают — на верхнюю полку.
— Я не устала, — отвечает девушка и садится на лавку посереди вагона.
Так как она сидит близко от меня, спрашиваю, откуда она и куда едет.
— В начале войны нас эвакуировали. Теперь еду домой, посмотрю, можно ли уже вернуться. В Сибири мы работали на лесозаготовках.
— И как?
— Жить было можно, — отвечает сдержанно.
Она уже целый день сидит на лавке. Я вижу, что она почти ничего не ест.
У меня еще остались деньги. И блатные уверяют, что в этот вагон проводник и носа не сунет. Я даю девушке денег, чтобы на следующей станции купила картошку. Я сам уже очень устал и ослаб, а главное, трушу, боюсь оставить мое место.
Девушка приносит картошку. Она ее уже и помыла где-то на вокзале. Картошка розовая, руки у нее красные от ледяной воды. «Станичник» одолжил небольшое жестяное ведерко, двухлитровый «бункер». Девушка почистила и сварила картошку. Так получается, что я делюсь с ней едой за плату, а не даром.
Девушка хочет доехать до Кирова, а там пересесть до Ленинграда. Мы едем уже много дней, а она еще ни разу не сняла ботинки и спит, только сидя на лавке. Ее не трогают. Я ее покровитель. Меня парни называют уже только «паханом». «Пахан» — слово из воровского жаргона, означает и отец, и старшой среди воров. Таким почетом я обязан Саше, который считает меня чужим, но не врагом. Я ем только свои сухари, и вместе с финской девушкой мы ложками черпаем картошку.
Девушка в резиновых сапогах, которая взобралась на верхние нары, отмотала множество портянок. От этих тряпок весь вагон наполнился вонью. К утру девушка осталась без паспорта. Ищет его, плачет. Два парня, между которых она лежала ночью, еще и смеются.
— Уж не думаешь, что нам нужен женский паспорт, — говорит один.
— Хочешь — можешь обыскать, — смеется другой.
Паспорт уже давно на соседних полках, у девчат.
Саше, видать, это дело не нравится, он качает головой. Но девушке не помогает.
Парни добыли в буфете сладости, и девушка уже опять в хорошем настроении, смеется, когда ее тискают.
На одной из станций в вагон влезает «фраер» с двумя чемоданами. Не успел оглянуться, как оба чемодана исчезли. Он начинает кричать.
— Где мои чемоданы? Немедленно отдайте мои чемоданы!
В один момент его выталкивают из вагона. На его счастье, поезд едва тронулся, и снег там, куда он упал, был глубокий и мягкий.