— Хорошо, это цифровые данные… Но как вы объясняете причину явлений? Саму причину?
— Посмотрите на того человека в углу. Там, сзади, — инженер показал в темный угол камеры. — На того, у которого так опухли глаза. Сердечник, насколько могу судить. Старый партиец. И он тоже не понимает. Кстати, староста постоянно следит за ним. Однажды он уже пытался покончить с собой.
— И кто-то имеет что-либо против?
— Тюремные правила.
Так жило это множество людей, плотно притиснутых друг к другу. Лихорадочно блестевшие глаза, серо-зеленая бледность заросших лиц в парах испарений при постоянно горевшем, тусклом электрическом свете смывали индивидуальные различия. Все были без рубах, в подштанниках, сидели на койках или, скрючившись, на полу, потому что в переполненном помещении было невозможно и шагу сделать, и потому что все мучились от изнуряющей жары и испарений, подобных тропическим.
Были такие, кто пытался поддержать свой организм гимнастикой. О целесообразности гимнастики много спорили, это тоже помогало коротать время. Врач, крепкий мужчина, но совершенно беспомощный из-за потери очков, утверждал, что в таком воздухе от гимнастики больше вреда, чем пользы. Преподаватель танцев, который вел уроки современных танцев в каком-то небольшом парке, возглавлял лагерь оппонентов. По его мнению, неподвижность окончательно парализует ноги, все мускулы, и что будет, когда придется идти пешим этапом к месту назначения?.. Потому что на последнем отрезке их пути железной дороги не будет…
— Дорогу будем строить мы. То есть вы, — прибавил он, — потому что я намерен устроиться парикмахером. На строительстве дороги, в шахте, на лесоповале — парикмахер везде нужен.
— Так уж и парикмахер, — заметил матрос.
— Извините, но я лучше знаю, папаша. Парикмахеры и врачи нужны везде. Инженеры мало где нужны, и их больше, чем требуется.
— Зато моя спина везде пригодится, — сказал матрос. — Лопата, кирка или пила, или мешки, всё едино. А на кирку уж никто не позарится.
Споры, смех, перебранка, храп, тихие разговоры и декламация актера — все стихало каждый раз, когда в замке поворачивался ключ и гремел засов. Когда дверь открывалась, стояла мертвая тишина.
Надзиратель не входит. С порога спрашивает приглушенным голосом:
— Кто здесь на «Б»?
Те, чья фамилия начинается на букву «Б», дрожащими губами называют свою фамилию, один за другим, по очереди, в зависимости от темперамента, редко, когда сразу двое. Наконец надзиратель, который держит в руке листок бумаги, останавливает перекличку: «Одевайся!»
И тогда кто-то (еще минуту назад он разговаривал или слушал, играл в шахматы или рассказывал) дрожащими руками надевает брюки, берет пиджак и на подкашивающихся ногах идет, переступая через руки, ноги, тела. Одной рукой поддерживает брюки, потому что, избавленные от металлических крючков, они спадают. Но только пока не переступит через порог. Потому что там раздается команда: «Руки назад!» Арестант пожимает плечами и отпускает штаны…
— Думаю, что сегодня и до меня дойдет очередь, — гадает то один, то другой.
Дверь за тем, кто на букву «Б», захлопнулась. Первыми, кажется, приходят в себя игравшие в шахматы, но вскоре уже слышен и смех, а храп еще раньше.
— Почему людей не вызывают по фамилиям? — спросил профессор у инженера, занимающегося расчетами вероятности.
— Потому что они сами уже не знают, кто в какой камере. Не справляются с потоком. Но если вызовут того, кого здесь нет, мы, возможно, можем узнать, что кто-то из наших знакомых тоже уже попал сюда.
— Возможно, — соглашается Андриан.
— Более того!.. Вы не замечали, бывает, уже вся шарманка отыграла, а конвоир еще глядит в свою бумажку. И заставляет всех или снова называть фамилии, или закрывает дверь. Случалось такое?
— Да.
— Вот видите! Они даже не знают, где кто, — победно заключает инженер, и в этот момент он так доволен, как в лучшие дни своей жизни.
— Конечно. Но зачем всё? Всё?
— А вот этого, профессор, я и сам не понимаю. Я спрашивал политических деятелей, спрашивал старых партийцев, и того, кто еще недавно здесь сидел. Они или признаются, что сами не понимают, или молчат. Но кто молчит, тоже молчит не потому, что понимает. Просто осторожничает. Только матрос сказал вчера, что надо сообщить товарищу Сталину, потому что то, что здесь творится, диверсия против коммунизма.
— Невероятно, чтобы никто не понимал.
— Понимать-то, может, понимают. Но только так, как мы знаем о бессмыслице, что это бессмыслица. Видят, что «безумие, но в нем есть система», как декламирует «Гамлета» наш артист. Он обещал продолжить, но вряд ли будет читать сегодня. Посмотрите! Он весь дрожит. Ведь он тоже на «Б». Что же, посмотрим. Если в этом есть система, то я ее открою.