Гибкая стальная линейка нанесла первый удар на обритую голову старого человека. Удар был не болезненным, линейка пришлась по голове плашмя, но у старика выступили слезы.
— Пиши!
— Я не знаю, что я мог бы написать.
— Ах, не знаешь? Кто ты по специальности?
— Профессор института, физик.
— Значит, учитель.
— Да, учитель.
— Ты бил своих учеников?
— Позвольте… Взрослые молодые люди. Примерно вашего возраста.
— Значит, не бил? Ладно. А тебя самого когда-нибудь били? Били?
— Мать. Один раз. Когда мне было пять лет… один раз.
— Только один?
— Да, — ответил Андриан весьма решительно. — Только один раз, и ей было так стыдно, что она никогда больше пальцем меня не тронула.
— И в школе не били?
— Нет.
— Ага. Хорошо учился?
— Да.
— Ну, тогда ложись сюда, на письменный стол. Теперь я буду твоим учителем. Снова научу тебя писать.
Старик не двинулся со стула, куда его посадили.
— Подумал? Вспомнил, что нужно писать? Понял? Садись в угол и пиши.
— Мне нечего писать. То есть, если вы хотите в письменном виде, я могу написать, что никаких преступлений не совершал. Я не занимался политикой. Я не имею никакого понятия о том, что вы ставите мне в вину, это чуждо всему моему жизненному укладу. Я никогда…
— Не по твоей специальности! Так? — засмеялся молодой человек и несколько раз махнул линейкой перед лицом старого человека.
— Совершенно верно. Не по моей специальности. Никогда никакого интереса. Может, это недостаток… но…
— Это мы уже слышали. Кончай прикидываться. Ну?
— Я уже сказал.
— Тогда ложись сюда. Живо, живо, сюда, на стол.
Старик напряженно сидел на стуле и не шевельнулся.
— Ложись. Видать, ты все еще думаешь, что мы здесь в игрушки играем. — Через остатки пудры на лице молодого человека проступила краска гнева. — Ложись!
И тогда старик медленно вскарабкался на письменный стол. Он лег, как, по его представлениям, ложатся мальчики в деревенской школе, только штаны не спустил. Он ведь и в школе такого не видал. У них в сельской школе была очень хорошая учительница, он только слыхал о том, что учителя наказывают детей розгами. Он лег так, как думал, что нужно ложиться в таких случаях, и закрыл руками глаза.
— Умеешь писать?
Андриан, лежа на животе, помотал головой.
Упругая линейка просвистела в воздухе и опустилась, теперь уже ребром.
— Будешь писать? — Линейка просвистела во второй раз.
— Умеешь писать? — В третий.
— Будешь писать? Умеешь писать? Будешь писать? Умеешь писать?
У старика высохли слезы. Теперь он был сильным. Он знал, что он не будет оговаривать себя, не будет оговаривать других. Ему уже не нужно было закрывать глаза ладонями.
И тогда, в то время как он лежал на столе, а удары сыпались то на спину, то на затылок, он заметил возле самой головы пузатую пепельницу. Она была полна выкуренных лишь на половину или на четверть папирос.
И пока нервный, пахнущий парикмахерской молодой человек, теперь уже с пепельно-серым лицом, бил его линейкой, старик, у которого после бритья в бане едва показались белоснежные волосы, покраснев от волнения, осторожно пошевелил рукой. Потом, будто занимался этим всю жизнь, он медленно подвинул руку к пепельнице. Немного подождал, потом запустил руку и выгреб из пепельницы все окурки.
— Умеешь писать? Будешь писать? Умеешь писать? Будешь писать?
Старик медленно подтянул к себе кулак, полный окурков, и засунул их в нагрудный карман пиджака, называемый портными кармашком для сигар, но у юных щеголей из него торчат пестрые шелковые платочки. В тот самый кармашек для сигар, где он многие годы носил вечное перо, свой любимый «Ватерман» (Знаменитая американская марка авторучек.), пока его не отобрали при обыске перед баней. Поскольку оно было с золотым пером, то есть представляло ценность, было письменной принадлежностью, а значит, строго запрещалось, и металлическим предметом, который мог быть использован как инструмент, чтобы проломить стену, перепилить решетку, а также как орудие самоубийства, то есть способствовать побегам любого рода…
Он почти не чувствовал ударов. Но сам сойти со стола уже не мог. Молодой человек позвонил конвоиру, который подхватил старика под мышки.
— И меня измучили, и себе только вредите, — устало сказал молодой человек. — Советую подумать до ближайшей встречи.
Когда он снова оказался в камере, товарищи без лишних слов освободили целую койку. Хотя в тот момент на ней спали четверо. Старосте стоило лишь поднять голову от шахмат, и привычное действие прошло без всяких команд.