Старик со стоном лег на живот и так оставался без движения с полчаса. Потом подозвал матроса.
Грузный человек наклонился к нему и придвинул ухо к его рту.
— Здесь, в нагрудном кармане, — сказал Андриан.
Матрос не понял, чего он хочет.
— Достаньте из кармана и раздайте.
Матрос вытащил из кармана старика, лежавшего на животе, обгорелые, смятые окурки и просыпавшийся табак, весь, до последней крошки. Потом, раскрыв свою широкую ладонь, показал подарок.
Наступила тишина. Тишина волнами прокатилась по камере и достигла самых дальних углов. Эта тишина была такой полной и почти абсолютной, что встревожила надзирателя, взад и вперед расхаживавшего по коридору. Он подскочил к двери и приложил глаз к круглому отверстию в ней… Но через отверстие, которое во всех тюрьмах мира называется «иудиным оком», через это «иудино око» не было видно ничего особенного. Сто семьдесят четыре заключенных не сбежали и не умерли. Только замолчали. Этот постоянно шумевший, галдевший народ, который никакими силами нельзя было угомонить, погрузился в благоговейную тишину.
Но только на минуту. И вот они уже опять шумят, смеются, что-то делят и бранятся. Надзиратель успокоился и продолжил свою прогулку.
Старик проспал часа два-три, и если лежал без движения, не чувствовал никакой боли. Когда он проснулся, на краю его койки сидел инженер, специалист по исчислению вероятности.
— Есть немного холодного супа, — сказал он.
— Спасибо, не нужно.
— Да, конечно. Но есть сахар. Немного сладкой водички вы выпьете. Я даже не спрашиваю, хотите ли.
Профессор небольшими глотками выпил этот, в такой момент столь прекрасный напиток.
— Вам не трудно говорить?
— Отнюдь. — Тогда расскажите, как прошел допрос. Вижу, что довольно бурно. В чем вас обвиняют?
— На одном из заседаний я сказал, что не по моей специальности решать, кто вождь человечества.
— Вы, понятно, отрицали.
— Но я, понимаете ли, мог это сказать. Я не помню, где и когда, но я мог сказать такое. Без всякой задней мысли. Чтобы отвязаться от вопросов, чтобы меня оставили в покое. Я обычно так отвечаю.
— Ай-ай-ай, профессор! И здесь, в камере, вы утверждали, что ни в чем не виноваты. Ай-ай-ай! Это, понимаете, бесспорный десятый пункт. Это агитация. Вы удивительное исключение, вы действительно сказали. Тех, кто похитрее вас, только обвиняют в том, что они якобы что-то сказали. Но это все пустяки! Самое большее десять лет, и вас даже не пошлют в самое плохое место. Хотя как знать. Может, получите всего пять лет. Словом, признались. Что же, самое правильное. Быстро покончить со всем. Против этих методов…
— Я сказал, что возможно, что я говорил такое.
— Правильно. Ведь каким бы ни был этот метод, Советский Союз и социализм — это совсем другое. Значит… Неплохое решение… Но тогда, что это… — И он показал на спину профессора.
— Этот молодой человек там, наверху, требует, чтобы я назвал своих сообщников. «Сообщников!» Вы слыхали такое?
— Словом, организация? Тогда, конечно, речь шла и о вредительстве. И разумеется, шпионаж, террор.
— Он сказал: пиши.
— Понятно. Расхождение во взглядах, — и он показал на спину профессора, — объясняется этим?
— Вычислить это, — сердито ответил Андриан, — полагаю, не представило труда.
— Достаточно трудно, дорогой профессор. Потому что есть такие, кто считает лишним упорствовать…
— Лишним?
— …Есть такие, кто считает, что проще назвать какое-то имя, кого-то, о ком им известно, что он уже здесь, о ком они знают точно, кого, может быть, еще в прошлом году…
— Зачем мне оговаривать кого-то? Тем самым я буду оговаривать самого себя!
— Если можно было бы знать, что есть смысл защищаться. Если можно было бы быть уверенным, что во всем этом есть какая-то целесообразность, рациональность. Но там, где нет и следа целесообразности, не преступно ли приносить себя в жертву во имя таких норм целесообразности и морали, которые здесь не действуют? Я ставлю вопрос так.
— Вы советуете мне клеветать?
— Нет! Потому что я и в своем случае еще не пришел к решению. Я, к примеру, «признал», что получил тайное письмо. Это очень понравилось молодому человеку. Потом «признал», что подал указанный в письме знак, который означал мое согласие. Это тоже понравилось. Но есть один спорный пункт, и поэтому я все еще «подследственный». Я утверждаю, что я еще не получил знака, по которому должен был начать действовать, потому что для этого не осталось времени благодаря «бдительности следственных органов», то есть моему аресту. Это, «бдительность следственных органов», тоже нравится. Но не нравится то, что эта же самая бдительность помешала мне завербовать новых участников. Вот на этом мы пока остановились. Но может и обойдется.