— Вас расстреляют?
— Не думаю. Я рассчитываю лет на десять-пятнадцать.
— Это вы называете обойдется?
— Это. Мне не отобьют почки. А дальше поживем-увидим. «Dum spiro, spero!» (Пока дышу, надеюсь (лат.).) Если мне не изменяет память, это сказал Декарт, математик получше нас с вами. Может быть, и вы, профессор, попробуете придумать версию вроде моей. А то можете повторить мою. Ведь столько дел и… Они сами не принимают показания всерьез.
— Не думаю, что прибегну к подобной версии… За совет, во всяком случае, благодарю. Но скажите, будьте любезны! Вы говорите, что здесь много членов партии. А как они смотрят на все это, на показания?
— Никак. Они понимают еще меньше нашего. Нет, не так! Они точно так же не понимают. Кстати, я тоже член партии. Уже пять лет. Но я имею в виду испытанных, старых борцов.
— Вы, кажется, сказали, что они понимают меньше нашего. Почему?
— Потому что они ищут закономерности и не находят. Я тоже не нахожу какое-то правило. Как я поступаю? Я все рассматриваю как исключение из правил. Однако я не вижу доказательства необходимости этого исключения. Возьмем самое простое. Для чего нужны эти чистосердечные признания? Очевидно, ни для чего. Но тогда зачем они выбивают их из людей, если они не нужны сегодня, а в будущем не будут иметь доказательной силы? И как видите, все же…
— В сущности, в том, что вы говорите, мало утешительного, дорогой мой, — простонал профессор.
Собеседник воздел руки к небу, потом бессильно уронил их на колени. После чего снова принялся за прерванную работу. Он опять раздобыл где-то кусочек проволоки и сверлил в ней отверстие, чтобы сделать швейную иглу…
Когда допрос повторялся, повторялось и все остальное. Если старику удавалось дотянуться до пепельницы и в ней что-то было, он снова приносил окурки.
Но подарок уже не встречали изумленной тишиной. Находились такие нахалы, которые залезали в нагрудный карман, когда вели старика к койке. И если карман был пуст, то сердито ворчали. А если добыча была, то наступала не благоговейная тишина, а шумная и отчаянная ссора, и ее с трудом унимал надзиратель, который подходил на шум к двери и сердито стучал по ней ключом. Когда речь шла о куреве, даже карцер не страшен. Темно? Приятное разнообразие после постоянно горящего света. Холодно? Хорошо после вечной жары. Сырость? Вот это уже нехорошо. Но воспаление легких, может, не так уж плохо. Кончится или смертью, или улучшенным питанием в лазарете. Но, казалось, и надзиратели понимали это, они не вмешивались, никогда не переступали порога камеры. Правда, играла роль и извечная черта всех охранников: они преувеличивают решимость заключенных.
Но заключенный, как бы то ни было, все же надеется. Каждый оставляет крошечную как мышиная норка лазейку в плотной стене отчаяния. Даже специалист по исчислению вероятностей.
— Может быть, все еще обернется к лучшему, — тихо сказал он однажды, снова сидя рядом с профессором на краешке кровати. — Может, они опомнятся. Может, наверху все станет известно… Ведь ничто не может выйти за собственные пределы. Даже бессмыслица.
— Конечно, конечно, — отвечал старик, который все меньше нуждался в утешении…
И в последний день марта, когда на улице уже чувствовалась весна с ее запахом талого снега, а в камере стало еще жарче от испарений человеческих тел, снова вызвали Андриана на букву «А», который еще каких-нибудь два месяца тому назад был профессором физики.
— Дед, смотри там, — прошептал матрос, который и сам был болен. — Сам знаешь…
Но в этот день он не вернулся.
Этому никто не удивился.
Не вернулся он и на другой день. И это тоже не было непривычным.
На третий день стали гадать, что с ним случилось. Матрос считал, что он умер.
На четвертый день специалист по исчислению вероятностей сказал матросу:
— Боюсь, ты прав. Но может быть, его просто перевели в другую камеру. Это даже более вероятно…
— Может, и так, — согласился матрос.
Никто никогда больше не видал старого профессора. Нельзя ручаться даже, что он умер. А Земля и небесные тела продолжали следовать законам науки и не сошли со своих орбит.
УРКА И ФРАЕР
Урка, уркач — на блатном жаргоне означает профессиональный вор и уголовник. Антипод урки на международном жаргоне — фраер, человек, живущий своим трудом, не преступающий закон, простофиля. Первоначальный смысл слова «урка» — умный, а «фраер» — свободный. Фраер не знает, что он фраер. Однако урки не изменили это название даже тогда, когда не тысячи, а сотни тысяч, миллионы «свободных» в разных концах света оказались в тюрьмах.