Они злые, грязные, в небритых бородах кровь раздавленных мучителей перемешана с их собственной. Если кто-то исчезает в зарослях, раздается громкое уханье. Когда возвращается, его встречают бранью. Двое, те, что делают замеры, управляются со своим тонким прибором с помощью тех же крепких словечек, третий, перетаптываясь с ноги на ногу, держит рейки. Может показаться, они вот-вот набросятся друг на друга. Их продубленные лица искажены злостью, они то повышают голос до крика, то глухо ворчат, они хотят казаться значительнее и тверже, чем на самом деле.
Вечером, когда в лесу быстро темнеет, они бросают заплечные мешки на землю. Снова идут в ход топоры. Нужно нарубить сучьев для костра.
Вспыхнул костер, над костром повешен котелок. К тому времени, как поспел ужин, усталость от пройденного за день долгого пути притупилась.
Ужинают. Пожилой вынимает из бумажника фотокарточки: «Ребята».
Потом молодой, что в очках, показывает фото: «Мама».
Ждут, чтобы третий тоже что-то показал, но у него карточки нет, поэтому он только кивает. «Пора ложиться», — говорит он.
Молодой, будто только этого и ждал, вытаскивает из мешка свитер, натягивает его и быстро ложится у костра.
Но старшой, тот, кто целый день таскал рейки, останавливает: «Это не дело!»
Берет топор, одним взмахом рубит разлапистые еловые ветки и подтаскивает их к костру.
Жердью разгребает костер на две стороны, еловой веткой сметает в сторону остатки золы. Туда, где раньше был костер, кладет ветки, а сверху стелет одеяло из грубого сукна.
— Быстро раздеваться.
Из одежды делается изголовье. Сверху — два одеяла и три плаща, и трое мужчин тесно прижимаются друг к другу под общим покровом.
— Местный? — спрашивает что постарше.
— Нет.
— Старатель? — интересуется молодой, в очках.
— Хорошо бы.
— Охотник? — расспрашивает тот.
— Это тоже.
— Это как, тоже?
— Охотником тоже хотел бы быть.
— Если, конечно, позволено спросить, — говорит что постарше, — какое у тебя, собственно говоря, занятие?
— Пекарь.
— А с чего ж ты теперь с нами бродишь?
— А с того, что у пекаря ноги всегда холодные, а голова горячая.
— Тебя вправду Незнамов звать?
— Незнамов!
Замолчали. Бывший пекарь снова поднимается, подбрасывает в оба костра сучьев, опять ложится. Устраиваются поудобнее, прижимаются друг к другу. Лица разглаживаются, они засыпают.
Росистый, промозглый рассвет. Просыпаются, дрожа, усталыми. Поспешно собираются, гасят костер, хмуро трогаются в путь. На месте бивака остаются кости, обрывки бумаги, стук топоров раздается все дальше. Покинутой стоянкой завладевают муравьи. Облепляют, чистят, делают невидимыми следы людей. Лишь знаки на деревьях слезятся смолой.
По слезящимся смолой знакам приходит много людей.
Плачут пилы, бранятся топоры, стонут стройные деревья и со страшным гулом ударяются о землю, на которой им было так спокойно, пока они жили. Спасаются звери. Скрипят тачки. Грохочут камни.
Множество людей обливаются потом в безветренном летнем зное.
Обливаются потом и зимой. Ноги аж замерзли, а рубаху хоть отжимай, на лице тает снег. Стоит остановиться, с носа свисают сосульки, заросшее лицо покрывается инеем, и человек сразу дрожит всем телом. Нельзя отдыхать. Задыхаясь, с колотящимся у самого горла сердцем, все равно маши топором, кати тачку.
Обливаются потом и весной, когда пила вязнет в смоле, береза щедро источает студеный сок, который пьешь, не отрываясь, долго-долго.
Обливаются потом и осенью, когда месят ногами вязкую грязь, а одежда преет от дождя.
Падающее дерево, погибая, мстит, нанося ответный удар: позвоночник раздроблен, берцовая кость треснула.
Далеко летит обрубленная ветка… и, дрожа, останавливается прямо у кого-то на лбу.
Но людей много, что муравьев, и довольно одного ливня, чтобы смыть кровь, довольно дымка одной папиросы — и страха как не бывало, довольно одной стопки — и вот уже уплыло что заработано.
Стон падающих деревьев заглушают сотрясающие землю взрывы.
По краям просеки уже мирно лежат деревья с белыми зарубками, будто огромная парикмахерская машинка выстригла полосу в зеленой шевелюре земли. Виден длинный след: вниз — в долину, вверх — в гору. По обе стороны будущей дороги стоят безобразные однобокие деревья. Они лишились своих собратьев и стоят нагими. Только на самых макушках остались ветки с зелеными листьями.