И может, я сам стал таким теперь, когда со мной поступили так жестоко, и мой не преданный земле труп медленно остывает здесь в Сибири. 35 лет назад я называл себя «беспощадным борцом за добро». Так вот — меня бросил сюда беспощадный борец за добро — а у меня мания преследования: я считаю его безумцем, страдающим манией величия, и Геростратом.
К добру ли стремится борец за добро? Да. Из стремления к добру может получиться много всего, и доброе, и злое. Из стремления к злу — только зло.
25 ноября 1952 г.
Самый глубокий смысл жизни в том, что она и тогда имеет смысл, когда в смысле уже нет никакого смысла.
Косуля убегает от собак по весеннему хлюпающему снегу. Тонкая корочка льда на растаявшем днем снеге ранит ноги спасающегося животного. Она бежит и знает, что напрасно. Что в этом уже нет никакого смысла, что спасения нет. Но она бежит до последнего момента, спасается, с безнадежным сердцем, но все же с надеждой.
Вот так и мы живем, и сердце наше будет страдать, безнадежно надеяться, пока не разорвется…
Иногда я думаю, что нельзя вмешиваться ни во что, но в то же время думаю, что и это неверно. Но неверен и такой ход мыслей, который гласит: «Лучше уж пусть будет самое плохое, если нет ничего хорошего». Так мы едим, так занимаемся любовью, так ищем работу, так развлекаемся, так дружим и так страшимся смерти.
Это неправильно. Но и наоборот: «Самое плохое ничто лучше самого хорошего чего-то» — тоже вредно и ложно. Мы должны обдумывать и взвешивать каждый свой поступок.
весной в березе родятся новые соки, сладкие, животворящие соки. Если надрежешь топором, будет течь новый сок, до тех пор, пока не появятся листья. Пока будет листва, не будет течь сок. И кто в ту пору думает об опавшей листве, которая теперь, осенью, золотом покрыла лес?
И снова пройдет день-другой, и тонкие иголки лиственниц пожелтеют, до белесой желтизны. Длинные ветви великана, как костлявые, высохшие руки старика, тянутся к небу. Зелень елей потемнеет, станет почти черной. Ты едва справился с осенними работами, как пришла зима. Часто уже идет снег, когда бедняки в Сибири еще копают картошку.
(МТАКК Мз 6307/42) (Рукопись «Из книги утешения» утрачена, имеется машинописный текст. Частично отрывки опубликованы в книге «Из записных книжек Йожефа Лендела. 1955–1975».)
Черты национального характера — Не знаю, почему мы стараемся одной или двумя чертами охарактеризовать целые народы. Просто смешно. Не каждый ирландец рыжий, не каждый еврей ловкий и изворотливый, и не все из них любят свою семью. Не каждый англичанин хладнокровен, и не каждый итальянец музыкален — и, увы, представители венгерской нации тоже не рыцари, — завершил свой более длинный, чем обычно, монолог Тамаш Береньеш.
— Исключение подтверждает правило, — ответил Кешкень, банковский служащий.
Тамаш Береньеш покачал головой:
— Нет никакого правила. Ни исключение, ни большинство не характерно. Англичанин хладнокровен, пока он может быть уверен (или почти уверен), что он достигнет своей цели. Итальянцы когда-то были художниками или скульпторами. Теперь они забыли то, что умели. Сегодня они музыкальны, завтра^ Венгры, возможно, и были рыцарственны, может, будут, но сегодня венгерский народ менее рыцарствен, чем рыжие ирландцы.
— История — это необходимость, — попробовал иронизировать Кешкень.
Тамаш Береньеш снова только покачал головой, но не ответил.
Адам Керестеш медленно набил свою трубку. Подождал. Когда дождался, что оба спорщика сердито замолчали, негромко заговорил:
— Не знаю, есть ли правило или нет. Это правда, что нельзя одной-двумя чертами охарактеризовать целые народы. Но я всегда задумываюсь, когда слышу такие обобщения. Почему? В чем причина, что считают характерной именно ту или иную черту?
Двое спорщиков ждали, кого же назовет правым третий.
Но Адам Керестеш хитро прищурился и продолжал: