23 июня 1963 г.
В моем развитии писателя и человека мне помогло несчастье.
18 августа 1963 г.
Стервятник (Сталин)
Ты спустился с тех гор. Пешком, потому что, бескрыл, ты из породы жирующих на печени Прометея, на живом — и ты последний и самый подлый, и твой последний выродок выше тебя.
Ты даже не способен был понять свое ничтожество, но чувствовал, как низко пал — и потому что когда-то у тебя были крылья — попытался прыгнуть выше своей головы.
8 сентября 1963 г.
6 сентября я протестовал в парткоме Союза писателей, в частности, потому, что в специальном номере «Europe», не спросив меня, напечатали «Березу», хотя договаривались о «Чародее».
Но нет худа без добра. Потому что «Europe», а также «Livres de Hongroise» переводят как «Fascination», что = колдовство, то есть это ошибка. Как правильно — откуда мне знать? Но я знаю, что ошибочно «Zauber», как перевели в немецком «Bücher aus Ungarn», а правильно «Beschwörer, на русский тоже плохо перевели (конечно, только название), а правильно, как перевел Тамаш Тери, — «Чародей». Но неплохо было бы и «Заклинатель». На английский тоже перевели как глагол — неправильно.
29 ноября 1963 г.
Название новой книги
Просроченный долг
Содержание: то, что опубликовано в «Чародее», плюс «Незабудки», «Желтые маки», «Маленький сердитый старый господин», «С начала до конца» и «Бич божий», то есть только то, что уже печаталось. Чтобы не дать нового повода для нападок.
Vederemo (Посмотрим (ит.).).
Хватит и этого, потому что даже так справедлив девиз «Edinburgh Review»(1802):
judex damnatur cum nocens absolvitur (Оправдание преступника — позор для судьи (Публилий Сир: «Сентенции»).).
5 декабря 1963 г.
Внешние детали моей биографии не объясняют моего творчества, вернее, сообщают такие общие места, которые лежат вне сути. Я знаю людей <.> биография — карта жизни — которых очень похожа на мою. Но на этой карте много путей. В том числе и пересекающихся путей…
19 декабря 1963 г.
<.> получил премию Кошута, но препятствуют выходу «Просроченного долга» в стране, а тем более — за границей. Заключил хороший договор с «М^1апо ^иоVО», мои вещи произвели достаточно большой шум на Западе — и вот теперь ведомство Дёрдя Ацела мешает публикации. Глупые и политически ошибочные шаги. И неэффективные — в дальней перспективе.
Меня это, следовательно, никоим образом не волнует, хотя передо мной не такая уже долгая жизнь, чтобы я мог ждать. А может быть, именно поэтому!
26 января 1964 г.
Когда думаешь, что в мире всё уже идет хорошо (даже если не думаешь, что всё хорошо), брось писать.
То есть нет никого, кто бы так верил в силу нашего общества, в его будущее, как я, кто всё время показывает, что ничто не идет так, как должно.
30 января 1964 г.
Поскольку отдел пропаганды «Сепиродалми» не разрешил, чтобы текст для пропаганды писал Йошка Сабо, написал колонку ага роейса. Мне кажется, получилось хорошо <…>.
О ПРОСРОЧЕННОМ ДОЛГЕ
Я публикую мои общепонятные, — и в определенном смысле общеинтересные — по сути незамысловатые рассказы, основную часть моего творчества; уже не так много, что я могу надеяться добавить к этому.
Общепонятность не снимает с читателя груз осмысления, потому что писатель, хотя и стремится решить и представить в соразмерной форме поставленную жизнью загадку, но хотел бы, желал бы, чтобы читатель оценил и то, подлинно ли, правдиво ли решение. Я всегда стремился делать свою писательскую работу, как этого хотел Атилла Йожеф: «Правду скажи, не только то, что было».
Это желание каждого более или менее настоящего писателя, художника, но этого же хочет каждый честный человек. Другое дело — и тут уже решать читателю, — с какой интенсивностью впечатления удалось показать правду и то, что было, в общезначимой и, следовательно, — в непреходящей форме. Если удалось, тогда благодаря высказанности художник разрешает непонятное, хаос. Тьма светлеет; глаз способен выдержать добела раскаленную лаву вулкана. То, что однажды случилось — или могло случиться, — приобретает смысл, и мы можем осознать настоящее как прошлое и увидеть будущее как настоящее.
Возможность высказать и высказанность разрешают хаос, который так становится преодоленным. А мой долг — это обязательство перед правдой и тем, «что было», долг моей ангажированности — и вытекающий из нее.
После несколько отвлеченных объяснений должен сказать, что считаю, что того, что я на самом деле смог дать, мало. Но должен также повторить, что мои истории — просты и, полагаю, даже не скучны.
(Это копия отправленной вчера моей декларации, результат восьми попыток.)