Хорошо! Но сейчас, когда я написал это предложение, позвоню им, чтобы были поосторожнее. Ведь если лирический поэт пишет о восходящем солнце — это Япония, а если о сияющей звезде — то это, конечно, Израиль. Побольше бдительности не помешает!
Позвонил Иштван Гал: «Не сердись на нас. Мы не трусы, а герои». Значит, уже вот до чего дошло?! В январе они с Йовановичем хотят прийти поговорить. Сказал, что очень хорошо. <_>
23 декабря 1973 г.
Я пишу то, что хочу. Из этого (речь идет о глоссах) выбираю, что считаю достойным публикации. Но даже из этого публикуют не всё. Зная, что от того, что они не опубликуют, и за то, что не опубликовали, им ничего не будет. Однако из-за опубликованного неприятности у них уже были.
Я смирился с таким положением, прежде всего потому, что ничего не могу с этим поделать. Я чувствую себя лучше, чем если бы всё, что бы я ни написал, спешили бы опубликовать. В роли нынешнего poeta laureatus (Поэт-лауреат (лат.).) я потерял бы уверенность.
Как было бы хорошо, если бы у Сталина оказался человек, который предупредил бы его: «Не пиши о языкознании». Но рядом вблизи и подальше были только дёрди лукачи.
«Кортарш» — уже в январском 1974 г. — номере начал публиковать интервью: Дюла Ийеш о рождении романа «Гунны в Париже». Подзаголовок: «Беседа с автором и его современниками». Записала Илона Фодор.
Так вот, современник, который вместе с Ийешем беседует, Ласло Вессель(Ласло Вессель (1904–1978) — писатель, переводчик.). Он — юноша-пролетарий в романе Ийеша. То, что не все данные совпадают, помогает прояснить сам Вессель, поистине элегантно. Ийеш слепил своего героя по имени Венцель из нескольких фигур. Например, он не сын типографского рабочего, «мой отец был старшим надзирателем в Араде, я вам рассказывал об этом», — говорит он Илоне Фодор.
Я же узнал об этом только теперь. И я думаю, что и это неправда. (Это, то есть правда или нет, нетрудно установить.)
У меня сомнения абсолютно личного свойства. Начну с этого. Когда после возвращения из лагеря меня снова арестовали в Александрове и потом перевезли во Владимир, следователь спросил меня, вернее сказал такое, о чем знали, могли знать, только двое, Илона Силади (невестка Тибора Самуэли) и Ласло Вессель. Попросив их хранить строгую конфиденциальность, я рассказал о моем случае, который произошел в учреждении, называвшемся Информбюро (не знаю, было ли это его точное название, но оно находилось в здании бывшего немецкого посольства). Это было агентство печати, где я как внештатный сотрудник переводил русские статьи на венгерский. Они хорошо платили, и это был мой единственный заработок. Я приезжал в Москву, часть статей переводил уже ночью (до утра я выпивал много чашек кофе), а утром относил туда (ночевал у Нины Сергеевны, в моей бывшей квартире, но нелегально), уезжал с новой пачкой в Александров, а через неделю всё повторялось. (Для них работали Йолан Хеве-ши, вдова Ласло Ф. Бороша — сестра Риты и, возможно, другие.)
Там была одна секретарша по фамилии Иерусалимская, жена одного венгра, которая, помнится, немножко знала венгерский. Иерусалимская всё уговаривала меня не только переводить, но и писать. Поддавшись уговорам, я написал очерк о поселке александровских железнодорожников. Иерусалимская перевела. Через неделю дали ответ. Начальник учреждения сказал следующее (я хорошо запомнил): «Этот очерк в десять раз лучше того, что пишут наши сотрудники, но даже если бы он был в сто раз лучше, мы бы не напечатали».
Следователь повторил эту фразу. Что я просто отрицал. Никто такого не говорил, и я такого никогда и никому не говорил. «Нет, говорили!» — настаивал следователь. «Пожалуйста, сделайте очную ставку с тем человеком, которому я якобы это говорил». Очной ставки не было. И я знал, что и не могло быть, потому что Весселя — именно благодаря хлопотам Ийеша — уже выпустили в Венгрию.
Почему это было важно следователю? Потому что, если на кого-то могли что-то, хоть малость, повесить, то приговор был бы не вечная ссылка, а 10–15 лет тюрьмы. «Свидетели» преступления находились среди бывших лагерников, причиной могла быть женская ревность у одного, должность у другого (должность разносчика писем).
Следователь хотел доказать, что я недоволен своей жизнью. А я ссылался на то, что хорошо зарабатываю переводами (тогда я уже переводил Тургенева, Алексея Толстого и др.) и у меня нет причин быть недовольным. И это было достаточной причиной, «марксистской» причиной, бытие определяет сознание.