— Понимаю, понимаю, — говорил в таких случаях Мишка и подмигивал. — Понимаю. — И первым делом ставил на стол мясо. Если посыльным был мальчишка, то и его усаживал за стол. — Съедим поскорее, пока не протухло.
Но ни из ночных бдений Миши, ни из хлопот Андрея на рассвете, ни из дележки еды и табака еще не сложилась бы дружба. Это было естественным. Естественным было и то, что они пилили дрова или рубили деревья в тайге. Естественным было, что когда ставили бревна в кучи, то Мишка командовал, а чужак подчинялся. Но вскоре между ними двумя можно было подметить что-то иное, что-то большее, чем просто сработанность, и это было по-настоящему заметно, когда в тайге они грузили бревна на телегу.
Стволы деревьев они распиливали на три части, бо2льшие не поместились бы в углежоговых ямах. И как всегда бывает в северных лесах, нижняя часть бревна была гораздо толще верхней.
Миша как-то очень жалел этого одинокого чужака. А чужак чувствовал, что он сильнее низкорослого Мишки. Поэтому каждый всегда старался ухватиться за конец потолще. В этом старались опередить друг друга. То Мишка, то Андрей первым подхватывал и уже тащил толстый конец. «Подходи с другого конца!» То Мишка говорил это Андрею, то Андрей — Мишке, смотря по тому, кто ухитрился первым схватиться за тяжелый конец. Отсюда и началось между ними нечто, что всяко можно назвать, но они делали вид, будто и не замечают этого нечто.
То, что Мишка просыпался по ночам, то, что Андрей вставал на заре, даже разные привычки тоже делали из них очень хорошую пару.
— Не жалуйся… мать твою! — В речи Мишка то и дело поминал мать, без этого он и слова не мог сказать. — Мать твою!.. Опять за свое! Навалился на пилу, как увалень на соседку!
— Даже не заметил.
— То-то и оно! Не заметил! Ладно бы, не умел пилить! Тогда бы я не ругался на тебя, а научил. Но не то чтоб не умеешь! Пять минут пилишь, будто ангел крыльями порхает, а потом так навалишься, что и тебя вместе с пилой тащу!
— Задумался.
— Так не задумывайся, мать твою!
Начали пилить. Потом Мишка внезапно остановился.
— Опять за свое! Что это с тобой сегодня?
— Ничего.
— О чем думаешь-то вместо того, чтобы за пилой следить?
— Не знаю.
— Потерянное счастье в пилу загоняешь?
— Не так уж много его было.
— Тогда, может, врага за глотку схватил?
— Чего я этим добьюсь…
— Тебе виднее. Должно быть, ты всё ж много чего потерял — больше, чем мог бы я. У меня за всю мою жизнь всего-то было, что корова. Больше ничего. Правда, без коровы был лишь раз, неполных три месяца. А ты, как погляжу, наверное, тоже был хозяин вроде меня. Что, или не так?
— Пекарем был.
— Ага! Ведь ты уже говорил! С топором ты и сейчас управляешься ловко, лучше, чем с пилой. Сам колол дрова в пекарне?
— Конечно. Когда пекарем был.
— А еще кем был?
— На строительстве работал. Потом дорогу строил. Потом всякое бывало.
— Всякое? Вижу, и спрашивать не нужно было… Ну ладно, Андрей, берись за пилу и пили давай.
Так прошла первая неделя. В субботу, еще в полдень, Мишка спросил:
— Так как же мы сегодня будем? — И поскольку другой не ответил, продолжал: — Стало быть, сегодня к вечеру я домой поеду.
— Ну, конечно!
— Завтра с утра пораньше здесь буду, а ты поедешь в деревню. Будет в нашей бане горячей воды на твою долю. Но только чтобы к вечеру был здесь. Ну, как?
— Ладно.
— Но к вечеру здесь будь!
— Буду.
— Потому как, если к вечеру не обернешься, лучше я кучи в понедельник подожгу, и тогда в деревню вместе поедем, но сей момент.
— Поджигай спокойно. Я так подряжался.
— Но чтоб вернулся!
— Конечно, вернусь. Что мне в деревне делать? Мне и переночевать негде.
— Переночевать, положим, можно и у нас, большое дело. И приглашение получил бы, если б захотел. А? — И подмигнул напарнику. — Молодку еще себе не приглядел?
— Не дури!
— А что. Конечно, женихаться тебе уже поздно, но какая-нибудь толстозадая вдовушка постарше еще охотно постирала бы твои портки.
— Сам постираю.
— Дитё сам не сделаешь. А тут найдется которая не прочь…
Чужак отмахнулся.
— Ого! Может, бабы наши не нравятся?
— Не могу сказать, не присматривался я к ним.
— Семью где-то оставил?
— Нет.
— Жену?
— Сам не знаю, — и быстро прибавил: — Обед готов, садись.