Так они спускались, делая вид, что не замечают гостя.
Когда они преодолели спуск и подвели телегу к краю ямы, человек, который до этого сидел на крыльце, поднялся.
— Бог в помощь! — громко сказал он.
Только теперь оба углежога посмотрели в его сторону и почти в один голос откликнулись: «Благодарствуйте».
К ним, прихрамывая, шел мужчина в черных галифе и военном френче. Сперва пожал руку Мишке, потом чужаку. Расстегнул карман френча и достал портсигар. Угостил обоих сразу и дал прикурить от зажигалки. Это был человек с худым, нервным, впалым лицом, видно было, что фронтовик.
— Ну, как, угля хватит?
— Думаю, да, — уверенно заявил Миша.
— Я имею в виду, чтобы с запасом. Ведь во время жатвы ты, дядя Миша, на зерносушилку пойдешь. Как всегда, знаешь…
— Вечно в самое пекло! Как черта какого. Грешные души поджаривать. Етить, твою мать!
— Хлеб-то не грешная душа?
— Хлеб-то нет. Только остальные — все до единого.
Чужак, показывая, что этот разговор его не касается, начал распрягать лошадь.
— Я бы с вами хотел малость потолковать, — сказал, обращаясь к нему, председатель. — Лошадь сам распряжешь, дядя Миша.
— Это можно! — с готовностью согласился Миша и пошел к лошади.
Чужак подошел поближе. Председатель подождал, пока Миша выпряжет и уведет лошадь.
— Во-первых, — сухо, по-фронтовому, начал он, — колдун вы или ведун или еще кто — всё это глупости. Говорить об этом не будем.
Чужак кивнул.
— Второй вопрос я вынужден вам задать, поскольку мне сообщили как лицу официальному. Короче! Утверждают, что девять дней назад, в ночь с субботы на воскресенье, здесь, в этой избе, были беглые заключенные. Это правда?
— Нет.
— Утверждают также, будто они забрали у вас хлеб и махорку. Скажем, силой.
— Не были у меня. А если бы и были, я без принуждения отдал бы хлеб и махорку.
— Стало быть, из симпатии? — нервно спросил председатель.
— Стало быть, чтобы меня не убили. Но тут никого не было. Я даже и не знал, что сюда заходят беглые. Из моих документов вам должно быть известно, что я никогда и ниоткуда не бежал. А что бежать мне не было причин, достаточно, что я сам знаю.
— Это всё? — спросил председатель.
— Всё.
— Ладно. Закончили! Теперь третий вопрос. Собака Евсея.
Он осмотрелся. Он думал, что увидит собаку, ведь она должна быть где-то здесь, в лесу. Но ни пока он здесь дожидался, ни сейчас никаких признаков собаки он не обнаружил.
На самом деле Найда, которая в отсутствие углежогов стерегла дом, завидев верхового, спряталась в кустах. Теперь она следила оттуда. Найда хорошо знала и лошадь, и верхового. При их приближении она не издала ни звука. Все свои силы она берегла к тому моменту, когда пришелец захочет отойти от избушки. Тут-то как настоящий сторож она обязана броситься на него.
— Зачем вы сманили у Евсея собаку?
Чужак угрюмо и непочтительно пожал плечами.
— Зачем вы сманили у Евсея собаку? — нетерпеливо повторил председатель.
— Я не сманил! Она от него ушла.
— И именно к вам?
— Потому что чувствовала, что я ее приму.
— Евсей по-другому говорит. Он лесничий и, можно сказать, остался без собаки как раз теперь, когда по тайге беглые бродят… Понимаете?
— Я не знал, да и не знаю, бродят ли. Правда, Миша рассказывал об этом. Но я не поверил. И сейчас не верю. Но даже если это так, то ведь известно, что беглые бродят гораздо глубже, в чаще. Может, это городские жулики? Тогда их пусть по базарным дням ловят те, кому полагается.
— В общем-то, вы правы. Но всё же собака Евсея у вас. Ведь так?
— Так.
— У собаки есть цена.
— Я предложил двойную.
— Никто не обязан продавать, если не желает.
— А лучше бы продать. Эта собака теперь никогда не будет его слушаться.
— Отчего?
— Он разрушил ее преданность. Сказал такое, что собака поняла. Что он убьет ее.
Человек в черных галифе поднял больную ногу. Но стоять на одной ноге тоже было неловко. Вытащил портсигар, рассеянно протянул чужаку. Не замечая, что тот не взял папиросу, поднес ему зажигалку. Какое-то мгновение подержал ее, потом с досадой закурил сам.
— Гм. Миша уже раззвонил про это на всю деревню. Значит, вы утверждаете, что собака каждое слово понимает?
— Не каждое слово. Если ей скажут «председатель сельсовета», она не поймет. Но если она сейчас видит нас, то понимает, рад я вам или нет. Знает и то, рады ли вы меня видеть. Знает, какая собака у вас дома, и, думаю, знает, как вы с ней обращаетесь — хорошо или плохо. Особенно чувствует то, что чувствуем мы. Она не всё понимает, но иной раз чувствует и такое, что человек с трудом.