После ужина он поцеловал сестру в лоб: «Я еще немного…»
— Иди, иди.
— Ты уже читала газету? — спросил он, обернувшись.
— Конечно.
— Ну тогда дай, пожалуйста, я тоже просмотрю.
С газетой в руках он прошел в свою комнату и сел в кресло. Но уже через десять минут отложил газету и пересел к письменному столу. Вынул из ящика зеленую папку и листы бумаги, исписанные разными цифрами и формулами. Положил перед собой. Был час ночи, когда Андриан оставил работу, аккуратно сложил бумаги и положил в ящик стола.
Старику хватало пятичасового ночного сна и часа после обеда. Правда, на собраниях, если его все-таки уговорили пойти, он, случалось, дремал. И тогда, когда его внезапно будили, бывало, сразу начинал хлопать, думая, что пришел долгожданный радостный момент расходиться по домам. Или поднимал руку в знак того, что он тоже голосует за то, что и другие. Но, может быть, это, особенно последнее, было неправдой. Может, это только выдумали и распространяли в шутку его студенты
На собраниях, что греха таить, он действительно иногда дремал. В церковь и в прежние времена не ходил. Если сестра заводила речь (правда, все реже) о всемогуществе Господа и о том, что причина и начало всего — бесконечная мудрость Господня, Андриан обычно отвечал только: «Это к моей профессии не относится. Я физик». Такие споры проходили спокойнее, чем истории с кошками. По поводу общественных дел он тоже мало что мог сказать. Семью, общественные дела и многое другое ему заменяли работа и попадавшиеся на каждом курсе несколько одаренных студентов, с которыми он охотно беседовал, которых любил. Многие из них с годами и сами стали преподавателями и учеными, обзавелись семьями, отличились на общественном поприще, словом, делали все то, на что у него не было ни времени, ни желания. А некоторые стали такими, как он: холостяками, вспыльчивыми и отходчивыми, преданными и уважаемыми жрецами науки.
Даже в летние каникулы Андриан не выезжал на дачу. Не ездил ни к морю, ни в горы. И летом он каждый день ходил в институт, где вместе с дядей Юрой они продолжали работать. К счастью, позади их дома был небольшой садик. Летом он спал после обеда в беседке, в тени увитой диким виноградом глухой стены соседнего дома. После сна он пил остуженный во льду лимонад или клюквенный морс. Особенно профессор любил морс. Сестра каждый год заготавливала целых тридцать шесть бутылок морса, хотя сама пила только крепкий кофе; кроме брата и кошек, она любила только кофе.
Так, без особого разнообразия текла жизнь в доме профессора Андриана вот уже много лет.
Около трех часов ночи, точнее — без семи минут три, в дверь позвонили. Была холодная, темная февральская ночь, ни малейших признаков рассвета. Дверь, дрожа от холода, открыла сестра профессора, взъерошенная, тощая, испуганная. Вошел один в форме и с оружием, а один в штатском, второй с оружием остался перед дверью. Видимо, их было трое.
Штатский молча прошел в переднюю, открыл дверь в комнату и показал старому профессору, который, проснувшись от открывания дверей и топота, уже сидел на краю постели, какую-то бумагу. Пока седой старик в ночной рубашке читал документ, согласно которому в доме следует произвести обыск, а его арестовать, военный и, особенно, штатский уже развязывали папки и разбрасывали тщательно сложенные в них бумаги. Они заглянули в ящики письменного стола, сбросили кое-где с полок книги и просунули руку в щель за книгами. Все это они делали поверхностно, без особого интереса, неохотно, будто бы только друг для друга.
— Оружия нет? — спросил военный.
Андриан не ответил.
— Ну ладно, — со скукой сказал военный, посмотрев на своего спутника. Тот кивнул.
Но сестра, эта седая старая дева, вдруг начала голосить. Ее напоминающий древние обряды вопль действовал на нервы пришедших, хотя они, должно быть, к подобному привыкли и это не могло застать их врасплох.
— Не поднимайте шума, — сухо, но с угрозой в голосе сказал штатский. Когда это не помогло, он прибавил хриплым, граммофонным голосом: — Это только проверка, формальность. Два-три дня…
Профессор нервно спросил: «Где мои ботинки?»
Плачущая, будто обезумевшая сестра, не прекращая голосить, как по покойнику, принесла ботинки. Достала из шкафа самую теплую рубашку и новый шарф и принесла к кровати. Так профессор собрался.
— Это ошибка, недоразумение, — старался он успокоить сестру. И сам верил тому, что говорил.
— Конечно, — с готовностью подтвердил штатский. Военный опустил голову и смотрел в пол.