Не то чтобы они не давали нам ее есть. Давали. Но то один офицер, то другой, а то и несколько сразу подходили, вставали на краю поля ноги врозь и смотрели, как мы горбатимся. Кляли мы их тогда на чем свет стоит, в этот день еще больше, чем обычно.
Вот и тогда, под вечер, они тоже стояли. Начальник охраны и вся его команда. Смотрели на нас.
Вдруг ко мне подбегает бригадир.
— К начальнику!
— Меня?
— Тебя!
— Ладно. — Подошел.
— Слышишь, Некерешди. Поймали мы твоего дружка.
— Какого дружка, гражданин начальник? — спрашиваю. Совершенно искренне спрашиваю. Не знаю, о чем он говорит.
— Дружка твоего, Нестерова.
— Так точно! — отвечаю.
— Нехорошо бегать!
— Так точно, гражданин начальник.
— Ты бежать не собираешься?
— Разрешите обратиться, гражданин начальник?
— Обращайся!
— Каждый ждет освобождения. Я, к примеру, жду, когда срок кончится, другой — бежит.
— Словили мы твоего дружка. До самой границы дошел в Бессарабии, но там попался.
— Так точно, — отвечаю.
— Свободен!
Странно было, что он назвал Нестерова моим другом. Не был он мне другом, и, собственно, я и не знал о побеге. Но даже не это было странно. Странно, зачем начальник всё это мне сказал?
Когда я вернулся к своей лопате, люди смотрели на меня удивленно и с каким-то недоверием. Этого он добивался? Для этого звал? Нет, это не причина. Если он хотел этого, мог бы пустить слух. Были у него для этого нужные люди. Должна быть другая причина. Хотел, чтобы видели, что он говорил со мной, и чтобы начались расспросы.
— Ладно, — думаю. — Ты начальник, будь по-твоему. — Подошел к костру, протянул к огню руки. Люди сразу окружили меня.
— О чем говорил с начальником? — выпалил один.
Ответил:
— Начальник сказал, что Нестерова поймали. Только я не верю.
Так и сказал. И так же сказал, когда вечером в бараке начали меня расспрашивать. Сделал, что хотел начальник, распространил новость. Но и сказал, что думал сам.
Прошел еще год. Это не так много. Годы здесь — и это удивительно — пролетают быстро. Только дни нестерпимо длинные, вы, наверно, знаете, не раз рассказывал.
Меня перевели из сельскохозяйственного лагеря на лесопилку, на деревообработку. Всегда так было. То лесопилка, то сельхозработы. Не думаю, что меня вернули на лесопилку, потому что начальнику доложили, как я выполнил его желание. Хотя если в наказание, тоже было бы понятно: на лесопилке дополнительной картошки нет. А на сельхозработах всегда что-нибудь перепадет. Если нет ничего другого, всегда можно взять немножко картошки, сваренной для свиней. Было бы логично, если бы перевели в наказание. Но всё происходило не по логике, что уж об этом говорить. Если бы меня перевели за это, то взяли бы на день, от силы на два, и всё. Вали обратно! А я оставался там почти год.
Там, на лесопилке, я встретил старого приятеля, с которым мы уже много раз были вместе, потом расставались. Он прямо позвал меня бежать, И даже сказал, как.
— Сестра Иннокентия поможет.
— Сестра?
— Она самая. Марина. Это она брата вывела, она же помогла Глебу Нестерову. А сейчас мне написала. Двоих берется вывести. Вторым будешь, если захочешь…
— И как же она это сделает?
— Будет ждать в ближней деревне с готовыми документами. Когда? И это узнаю. Купит документы демобилизованных или погибших солдат.
— Неплохо.
— Вот и я говорю! Иннокентий теперь прораб, золото моет где-то на севере. Деньги, водка, всё, что пожелаешь. Иннокентий не женился, а вот Глеб женился. Скоро ребенок будет. Хотя погоди, уже, наверное, родился.
— На Марине женился?
— Нет. Марина не поэтому. Она вроде бы как мать.
Не знаю, удалось ли моему приятелю бежать, потому что меня опять перевели в другое место. Этого третьего, приятеля моего, звали Анатолием. Славный был парень, только болтлив немного. Не знаю, не случилось ли с ним из-за этого беды. Но надеюсь, что всё прошло гладко, и он теперь, как в сказках сказывают, живет-поживает да добра наживает.
Эндре Лашшу вспоминает о Журбане
Что правда, то правда! Большая честь, если зовут: «Бежим вместе?» И со мной два раза случалось. И я тоже не бежал. Сейчас уже не знаю, как сказать… Так вот, тем, что звали в побег, горжусь, а того, что не решился бежать, стыжусь. Стыжусь, хотя мой расчет оказался верным: я свободен, насколько может быть свободным человек. И всё же. Могу ли я, как теперь выражаются, спокойно и с чистой совестью быть фрондером, борцом за правду? Вправе ли я жить? А ведь живу же. А если бы я отважился на побег, то теперь вряд ли был жив. Или всё еще жил бы где-то далеко, и мои ноги защищали бы от холода мягкие сапоги, сшитые из кожи горных коз, и была бы у меня, конечно, меховая шуба, и дом из толстых бревен был бы, и метровые поленья в печке. Потому что даже в тех краях вряд ли всё еще живут в юртах. Вместо витаминов и таблеток лечился бы кумысом. По субботам послушная жена мыла бы мне спину в бане, лила бы воду из растаявшего снега на раскаленные камни, чтобы все дурные соки испарились из моего тела.