И вот этот-то силач Полтора-Ивана перешел на интеллектуальный способ побега. Как своего рода ответственный за порядок и свой человек у начальства, стукач и исполнитель приказов, который сопровождал в карцер и имел доступ к документам, он знал, кто и когда должен освободиться. И он узнал, что вор один, который вот-вот должен освободиться, не протянет и пары недель, умирает в больнице. И уж не знаю как, но ему удалось похоронить этого зека под своим именем, и когда освобождающихся затребовали в центральную контору, он явился туда с чужими бумагами.
Не знаю, помогло ли ему начальство? Маловероятно. Боялись они. Понимали, что их ждет, если обман вскроется. Да что там, видели, лагерь-то, вот он. Может, не стали бы сквозь пальцы смотреть на дела Полтора-Ивана, только проспали они. Такие ленивые были, что буквально всё передоверили своим людям из заключенных. А те — если не по какой другой причине, то из страха — помогли ужасному Ивану. Этот был пострашнее любого начальства. Был рядом, действовал быстро и безжалостно.
Так, Полтора-Ивана не шел через тундру и тайгу две тысячи — а если посчитать все повороты да изгибы, намного больше — километров. А плыл пароходом как пассажир, как вольный человек. И добрался из Дудинки до Красноярска. Будь он чуть осторожнее, всё у него получилось бы. Ясно, что ему нельзя было и близко подходить к вокзалу, где его уж наверняка ждали. Нет, такой оплошности он не допустил. Осторожнее, умнее был. С парохода сошел не по трапу, а спрыгнул на стоявшую у берега на якоре баржу, благо ноги длинные. И всё он хорошо продумал, мастерски проделал. Погорел он на базаре. Был как раз базарный день, и решил он немножко разжиться на будущее деньжатами, еще кое-чем. И развлечься немного, встретить дружков, узнать новости. Да, перед таким соблазном, как базар, даже такой хитрец, как Полтора-Ивана, не устоял. Так он попался. Доставили его в тот пересыльный лагерь, откуда нас, меня в первый раз, его — во второй, отправили на север. Пока ждали отправки, я иногда играл с ним в шахматы. Тогда-то он и выложил свою историю. Но больше, чем я вам рассказал, не узнал я ни о его жизни, ни о целях. Разве еще то, что глубоко презирал он мелких мошенников, хлебных воришек и спуску им не давал. Он был широкой натурой, за куском хлеба руки не протягивал. Ему сами несли буханками и были рады, если такой важный человек брал.
После этой попытки он отказался от побегов. Окончательно поставил на лагерную карьеру. Сила, безжалостность, хитрость — всё у него для этого было. В Норильске он снова стал заключенным комендантом. Самым страшным легавым, сукой. Врагом «честных воров», как они себя называли. Воры же свою воровскую честь блюли. В камерах, на дверях, на оконных рамах часто встречались надписи: «Смерть стукачам!» Эти надписи казались глупостью, может, так оно и было. Но воры относились к ним серьезно. Несколько лет спустя я узнал, что знаменитого Полтора-Ивана убили в тайшетском лагере. Потому что был он стукачом^ Не он один так кончил.
Что говорить, стукач — занятие сытное. Стукачи жируют, входят в силу, как убойный скот. Но однажды они получат удар молотком в лоб, как скот на бойне. Никаких следов рукоприкладства, про отпечатки пальцев там всем известно. А то ножом пырнут между ребер, но убийцу удается найти очень редко.
Истории и предания о воровской чести и воровской мести хорошо известны в этом громадном крае, куда в старые времена путь длился месяцами, годами — по знаменитой «владимирке». Многие тысячи километров шли по ней пешком до места ссылки или каторги. Толстой, кто знал о русской жизни всё, очень точно описал этот путь в «Воскресении». Но народ поет не только о скорбном пути, но и о спасении. И сегодня басом, глубоким, как дальние раскаты грома, поют вековую песню о беглеце, переплывающем Байкал:
Славное море — священный Байкал! Славный корабль — омулевая бочка! Эй, баргузин, пошевеливай вал, — Молодцу плыть недалечко. Долго я тяжкие цепи носил, Долго бродил я в горах Акатуя. Старый товарищ бежать подсобил, Ожил я, волю почуя. Шилка и Нерчинск не страшны теперь, Горная стража меня не поймала, В дебрях не тронул прожорливый зверь, Пуля стрелка миновала. Шел я и в ночь, и средь белого дня, Вкруг городов, озираяся зорко, Хлебом кормили крестьянки меня, Парни снабжали махоркой. Славное море — священный Байкал! Славный мой парус — кафтан дыроватый! Эй, баргузин, пошевеливай вал, Слышатся грома раскаты.