Джейк сидел на краю кровати. Он уже надел шорты и теперь натягивал носки.
— Куда это ты собрался? — спросил я.
— С тобой и папой.
Он опустился на колени и принялся шарить под кроватью в поисках кроссовок.
— Черта с два.
— Да что ты говоришь! — ответил он, продолжая поиски.
— Никуда ты не пойдешь, Хауди-Дуди.
Брат был младше меня на два года и ниже на две головы. Волосы у него были рыжие, лицо в веснушках, а уши по-дурацки торчали в стороны, будто ручки сахарницы, поэтому в Нью-Бремене его иногда называли Хауди-Дуди, а ребята так и вовсе дразнили Ухопланом. Когда мне хотелось его поддеть, я тоже называл его Хауди-Дуди.
— Ты мне не на-на-начальник, — возразил он.
На людях Джейк заикался почти всегда, но со мной — только, когда бывал рассержен или напуган.
— Конечно, — согласился я. — Зато я могу на-на-навешать тебе тумаков, когда захочу.
Он отыскал свои кроссовки и начал обуваться.
Ночь была темная, как глубины человеческой души, и осознание того, что я бодрствую в час, когда остальной мир спит мертвым сном, внушало мне греховный трепет. Отец часто отправлялся на подобные дела, но никогда не разрешал сопровождать его. На этот раз мне выпала удача, и я не хотел делить ее с Джейком. Я уже и так потратил драгоценное время, поэтому прекратил пререкания и оделся.
Брат ждал в коридоре. Я хотел было еще попрепираться, но тут отец стремительно вышел из спальни и захлопнул за собой дверь. Он взглянул на Джейка, будто собирался сказать что-нибудь неприятное. Но вместо этого глубоко вздохнул и подал нам знак, чтобы спускались по лестнице впереди него.
Мы вышли и направились в гараж. Вокруг бешено стрекотали кузнечики, и светлячки висели в неподвижном темном воздухе, время от времени вспыхивая и погасая, как будто медленно моргали чьи-то мечтательные глаза.
Впереди, словно черные лодки в серебристом море лунного света, скользнули наши тени.
— Я спереди! — сказал Джейк.
— Да ладно! Тебя сюда даже не звали.
— Я первый застолбил.
Таково было правило. В Нью-Бремене, городе, основанном и населенном немцами, правила соблюдались строго, но я продолжал высказывать недовольство — пока не вмешался отец.
— Джейк первый застолбил, — сказал он. — Разговор окончен, Фрэнк.
Мы залезли в машину — «паккард-клиппер» 1955 года, цвета консервированного горошка. Мать называла ее Лиззи. Она давала имена всем автомобилям, которые у нас были: «студебеккер» звала Зельдой, «понтиак стар-чиф» — Малышкой Лулу, в честь персонажа комиксов. Были и другие, но ее любимицей — и любимицей всех нас, кроме отца — стала эта. Большая, мощная и элегантная. Подарок от нашего деда, она являлась предметом вечных родительских разногласий. Отец никогда в этом не признавался, но я предполагал, что его гордость была уязвлена, когда ему пришлось принять столь экстравагантный подарок от человека, которого он не особенно любил и в чьих достоинствах откровенно сомневался. Даже тогда я понимал, что дед считал отца неудачником и не самой подходящей партией для своей дочери. Когда эти двое мужчин садились вместе за обеденный стол, в воздухе всегда пахло грозой.
Мы поехали через Равнины — так называли наш район Нью-Бремена, пролегавший вдоль реки Миннесоты пониже Высот, где селились зажиточные семьи. Выше нас жило много людей, не относившихся к богачам, но никто из имевших деньги не жил на Равнинах. Мы проехали мимо дома Бобби Коула. Он был полностью погружен в темноту, как и остальные дома, которые мы миновали. Я попытался обратить мысли на гибель Бобби, произошедшую днем раньше. Никогда прежде я не встречал ребенка, который бы потом умер, и эта смерть казалась неестественной и зловещей, будто Бобби Коула уволокло чудище.
— Гас куда-то в-в-вляпался? — спросил Джейк.
— Немного, но ничего серьезного, — ответил отец.
— Ничего себе не разбил?
— В этот раз нет. Подрался с одним парнем.
— Как водится.
— Только, когда напьется, — вставил я с заднего сидения.
Обычно отец оправдывал Гаса, но сейчас он многозначительно промолчал.
— Тогда он часто напивается, — сказал Джейк.
— Хватит. — Отец поднял руку, и мы закрыли рты.
Мы проехали по Тайлер-стрит и свернули на Мэйн-стрит.
Я знал Нью-Бремен вдоль и поперек, но по ночам все становится другим. Изменившийся, погруженный в темноту город был полон заманчивых возможностей.
Полицейский участок находился на городской площади. Это было старейшее здание в Нью-Бремене после Первой евангелическо-лютеранской церкви. И то, и другое здание было выстроено из гранита, который добывали неподалеку от города. Припарковавшись, отец сказал: