Это было в ту пору, когда моя мать влюбилась в творчество Эйн Рэнд и решила, что тоже станет всемирно известной писательницей. Она собиралась отправить заявку в школу литературного мастерства в Нью-Йорке и пройти тест, который подтвердит, что она обладает всеми необходимыми для писателя качествами.
Джейк ел сахарные хлопья и наблюдал, как игрушечный водолаз, которого он обнаружил в коробке с сухим завтраком, медленно погружается в стакан с водой. Мгновение спустя водолаза выбросило на поверхность воздушным пузырем, образовавшимся от пищевой соды, которую Джейк насыпал в полый ранец у него на спине. Я ел тост с арахисовым маслом и виноградным желе. Масло это я ненавидел, но оно продавалось со скидкой, поэтому мать отклонила все мои протесты.
— Кот крался по полу, словно… — сказала мать. Взяла сигарету и глубоко затянулась.
— Словно наемный убийца, выслеживающий жертву.
— Заканчивай завтрак, Фрэнки.
— Словно грабитель за деньгами, — сказал Джейк, не сводя глаз с водолаза в стакане.
— Спасибо, я не нуждаюсь в помощи.
Она подумала еще мгновение и что-то записала в блокноте. Я перегнулся через стол и увидел, что она записала. «Любовь, проникающая в сердце».
Вошел отец. На нем был хороший черный костюм, белая рубашка и синий галстук.
— Служба в двенадцать, Рут.
— Я буду готова, Натан, — ответила она, не поднимая глаз от своей брошюры.
— Народ начнет собираться гораздо раньше, Рут.
— Я уже бывала на похоронах, Натан.
— Ребята, поторопитесь.
— Они знают, что делать, Натан.
Отец мгновение постоял, уставившись матери в затылок, а потом вышел на улицу. Как только дверь за ним захлопнулась, мать закрыла блокнот, потушила сигарету и сказала:
— Две минуты — и завтрак заканчивается.
Через час она спустилась по лестнице, одетая в черное платье и черную шляпку с черной вуалью, обутая в черные туфельки. Пахло от нее тальковой присыпкой. Мы с Джейком, уже наряженные для похода в церковь, смотрели по телевизору повтор «Дерзкого дула». Мать была прекрасна. Это знали даже мы, ее несмышленые сыновья. Люди всегда говорили, что она могла бы стать кинозвездой. Что она прелестна, как Рита Хейворт.
— Я в церковь. Вы подходите через полчаса. Фрэнки, проследи, чтобы вы оба пришли чистыми.
Мы надели наши единственные костюмы. Я повязал галстуки себе и Джейку. Мы умылись, намочили и зализали волосы. В общем, выглядели представительно.
Как только она ушла, я сказал:
— Ты остаешься здесь.
— А ты куда? — спросил Джейк.
— Неважно. Просто ты остаешься.
Я вышел через заднюю дверь. Позади нашего дома была маленькая лужайка. Когда мы сюда въехали, на ней паслись две лошади. Лошадей увели, но здесь по-прежнему рос бурьян, сквозь который кое-где пробивались дикие маргаритки и луговой клевер. Дальше, за деревянным забором стоял дом, старое желтое строение, окруженное ивами. Я прокрался сквозь бурьян. Словно наемный убийца, выслеживающий жертву. Приблизился к серому забору, кое-как сколоченному из кривых досок, которые наотрез отказывались друг с другом смыкаться, и приник глазом к одной из щелей.
Дом принадлежал Эйвису и Эдне Суини. Эйвис работал на элеваторе на окраине Равнин. Он был худой, словно зубочистка, с большим кадыком. Эдна была блондинка с огромной грудью, похожей на нос авианосца. У Суини был миленький дворик с множеством цветов, за которыми ухаживала Эдна. Для работы она надевала тесные шорты и маечку, с трудом вмещавшую ее груди. Не помню, как именно открылись мне прелести Эдны Суини, но тем летом я провел много времени, прильнув глазом к щели в заборе и наблюдая, как она, вот так одетая, склонялась над клумбой.
В то утро Эдна Суини не возилась с цветами, зато устроила стирку. На веревке, помимо прочего, висели огромные лифчики и кружевное белье, принадлежавшее явно не Эйвису. Я не слышал, как сзади подошел Джейк. Почувствовав на плече его руку, я подскочил.
— Господи, — сказал я.
— Поминаешь Господа всуе.
— Что ты здесь делаешь?
— Что ты здесь делаешь?
— Ничего, — Я схватил его и попытался развернуть лицом к нашему дому. — Пошли.
Он стряхнул мою руку и приложился глазом к забору.
— Черт побери, Джейк.
— Не чертыхайся. На что ты пялишься?
— Ни на что.
— Ты пялишься на ее белье.
— Ладно, я пялюсь на ее белье. Ты тоже пялишься на ее белье.
Он слегка повернул голову, чтобы лучше было видно.