И даже ночь не принесла облегчения. Ей бы заснуть, ведь во сне так хорошо, ничего не нужно ждать, можно полностью расслабиться и, если повезет, провалиться в нереальный загадочный мир сновидений. Возможно, ей бы даже приснился Юра. Но нет, сон не шел, Морфей упорно не желал забирать Катерину в свое царство.
Мысли отказывались покинуть ее хоть на несколько ночных часов, отпугивая столь желанный сон. Надежда категорически не соглашалась отпустить Катерину на волю, невзирая на позднее время. Думалось: вдруг он не мог позвонить вечером, потому что рядом была та, другая. Рыжая. А днем, конечно же, Сидорову мешало присутствие полутора десятков подчиненных, от которых он еще и сам не знал, чего ожидать, потому и был с Катей столь холоден. Зато ночью, когда рыжая заснет, он тихонечко проскользнет с телефоном на кухню и непременно позвонит. Катя не знала, что он скажет. То представлялось, что Юра станет умолять ее о прощении, будет клясться в вечной любви, пообещает развестись в ближайшее же время и жениться на Катерине. То вдруг просыпался здравый смысл, вещающий противным занудным голосом: "Ну конечно, ему больше делать нечего, как разводиться. Ты ее видела, рыжую? А себя в зеркале видела? Так и нечего нюни распускать, спи давай".
Заснуть удалось только под самое утро. За окном было еще темно, но шторы на окнах самую малость посветлели, обозначив поздний ноябрьский рассвет. Уже стали слышны какие-то звуки: шаркающие тапочками шаги у соседей сверху, проснувшийся лифт за бетонной стеной — интересно было бы взглянуть в глаза архитектора, или кто там отвечает за полное отсутствие звукоизоляции в домах современной постройки. Обо всем думали строители, возводя типовую шестнадцатиэтажку: о просторной кухне для хозяек, о раздельном санузле, о том, чтобы в ванную поместилась стиральная машина, об удобных широких коридорах или даже холлах. Только про звукоизоляцию почему-то забыли, из-за чего Катерина не могла толком посмотреть фильм или новости — звонкоголосый телевизор глуховатой соседки снизу забивал все своим криком.
Естественно, Катя проспала. Вроде и заснула-то только на пару минуточек, а сама даже звонка будильника не услышала. Лишь резкая до неприличия трель стационарного телефона разбудила ее. Плохо соображая спросонья, она подняла трубку.
— Ты еще дома! — раздался возмущенный Светкин голос. — Катька, ты в своем уме?! Одиннадцатый час! Шеф рвет и мечет, где тебя черти носят?!
Пока сообразила, какие к ней могут быть претензии, если время всего-то начало одиннадцатого, пока вспомнила, что "шеф" — это уже вовсе не Шолик…
— Ой, Светка, я сейчас. Ты придумай что-нибудь, я мигом…
Мигом не получилось. Пока умылась, пока хоть чуточку привела себя в порядок, жуя на бегу кусок подсохшего сыра и запивая его позавчерашней выдохшейся минералкой — не забыть бы в обед сбегать в "Электротовары", купить чайник, а то так и будет хлебать по утрам в лучшем случае минеральную воду — стрелки часов подобрались к одиннадцати. Им бы такую прыть на работе, чтоб время не тянулось мучительно долго. Поймав попутку, Катерина отправилась на работу.
По сторонам не смотрела — чего там разглядывать, каждый день по одному маршруту ездит, правда, все больше в общественном транспорте. Куда важнее дороги было Светкино сообщение: "Шеф рвет и мечет". И это не про Шолика, это про другого шефа. Про Сидорова. Про Юру. Про того самого, который…
Сейчас неважно, который. Сейчас важно только то, что он заметил ее отсутствие. Значит, все его вчерашнее равнодушие было напускным, а это уже пусть маленькая, но победа. Правда, эта победа могла оказаться и со знаком "минус", если он заметил ее отсутствие действительно из-за опоздания, а вовсе не потому, что хотел ее видеть. Если возьмет, да и уволит Катю из-за систематического нарушения рабочей дисциплины, что ей тогда толку от этой маленькой победы?
Нет, все равно победа. Даже если уволит. Потому что отрицательный результат — тоже результат. Пусть Катерина ничего не выиграет от увольнения, но по крайней мере она перестанет сходить с ума от неизвестности. Уволит — значит, она ему действительно не нужна, у него есть рыжая в рыжем, и этого ему вполне достаточно.
А если не уволит? Будет ли это означать, что он все еще не забыл Катерину? Или, может, это станет свидетельством лишь того, что он не хочет начинать конфронтацию с новыми сотрудниками. В самом деле, если народ массово уволится, где он наберет столько новых работников, да еще и не полных дилетантов в этой профессии?
Подъезжая к офису, Катя достала пудреницу и придирчиво оглядела отражение в зеркале. Скривила губы. Да, здравый смысл с противным голосом был абсолютно прав — ей ли состязаться с рыжей? Под глазами залегли темные тени, которые даже тональной пудрой не удалось замазать. Глаза выглядели тусклыми, усталыми. Вроде бы двадцать восемь — еще далеко не возраст, однако же и не семнадцать, когда можно позволить себе поспать пару часиков и выглядеть при этом свежей и юной.
Шагая по длинному узкому коридору здания, Катерина все больше теряла уверенность в себе. С одной стороны, ужасно хотелось остаться наедине с Юрой, пусть даже в его кабинете — только бы опустил жалюзи, и тогда… Тогда она не станет стесняться. Кате достаточно будет одного его призывного взгляда — с готовностью бросится в его объятия, простит, не задумываясь, его предательство и бегство в Москву. Да что там, сама будет умолять о прощении — как ни крути, а капелька ее вины в их ссоре тоже имелась. А разве стыдно попросить прощения у любимого человека? И почему она не додумалась до этого тогда, шесть лет назад? Попросить прощения — это же такая малость по сравнению с одиночеством…
Реальность оказалась куда более прозаичной и даже жестокой, чем мечты. Начать с того, что все жалюзи были открыты, а потому не только Катерина не смогла позволить себе ничего лишнего, но и хозяин кабинета вынужден был тщательно следить за выражением своего лица. Больше того — открытыми оказались не только жалюзи: даже стеклянная дверь была распахнута настежь, а потому пришлось следить и за словами. Катя хотела бы сказать Юре очень многое, объяснить главное — что она ничего не забыла, что любит по прежнему, что счастлива видеть его, пусть даже в роли начальника, пусть даже женатого — лишь бы он был рядом, только бы видеть его, такого родного, такого желанного. Вместо этого ей пришлось выслушать ледяное начальническое внушение о недопустимости опозданий:
— Не хочу никого пугать своим крутым нравом, а потому для начала обойдусь строгим внушением и штрафом. Разбаловал вас Шолик. Но у меня вы будете работать, как положено. Если кому-то не нравится, — он намеренно повысил голос, для пущей важности обведя взглядом притихших за своими столами сотрудников, и продолжил: — Могут увольняться сразу.
И резко утратив интерес к проштрафившейся подчиненной, стал клацать кнопкой мыши, не отводя заинтересованного взгляда от монитора.
— Мне писать заявление? — после короткой паузы спросила Катерина.
Тот оторвался от занятия, взглянул на нее пренебрежительно-удивленно:
— А я просил вас об этом? Не стоит думать, что я страдаю излишней скромностью. Если я кого-то увольняю, то делаю это довольно громко. Впрочем, держать кого бы то ни было силой я не намерен — вы всегда можете уволиться по собственному желанию. А я вас пока что наказал всего лишь штрафом в виде лишения премии. Если вы считаете наказание несправедливым — увольняйтесь. Или подайте жалобу в арбитражный суд по решению трудовых споров. Еще вопросы есть?
Какие вопросы, все предельно ясно. У Катерины уже не было ни малейшего желания бросаться в чьи бы то ни было объятия, а тем паче признаваться в любви. Если и владело ею в эту минуту какое-то желание, так разве что наговорить визави кучу гадостей, но уж никак не любезничать с нахалом. Или нет, нахалом Сидорова, пожалуй, называть было бы неправильно. И даже хамом, как бы ей этого ни хотелось, тоже. Как ни крути, а, будучи ее начальником, он имел вполне заслуженное право не только говорить с нею в подобном тоне, но и, как ни обидно, лишать ее премии. И так некстати — Кате ведь срочно нужно было купить новый чайник. А еще так неприятно было ловить на себе участливые взгляды коллег…