— Это что такое?!
Будто я все это организовал. Бедную женщину можно понять — она хотела помочь, а тут какая-то чертовщина.
— Черепаха может в панцире укрыться, моллюск — в раковине, а человеку куда деваться? — ответил я.
— Человеку врача слушать надо, а не в раковину прятаться! — с полной уверенностью в своей правоте заявила медсестра.
— Получается, что надо верить датчикам, а не своим привычкам, — прокомментировал присутствовавший при этом врач. — Этот пациент явно не нуждается в нашей помощи. Хотя я не могу понять, почему. А вы? — обратился он ко мне.
— Возможно, потому, что она сжала в точку время, — пожав плечами, ответил я.
— И что это значит? — поморщился он.
Мы были давно знакомы, неоднократно работали вместе, и я знал, что он терпеть не может непоняток и не поддающихся здравому человеческому рассудку заумностей.
— Вот, видимо, это и значит, — махнул я рукой на Елену, без дураков и преувеличений Прекрасную. Она была словно бы подсвеченной изнутри.
— Да, — кивнул доктор, — она прекрасно выглядит. — Идем, мать… Тереза.
И они очень по-семейному удалились в свой отсек. Фамилия медсестры и, впрямь, была Терезина.
А я уже не сомневался в том, что сказал. Леноша нашла способ дать мне понять, что происходит.
Прошло еще двое суток. Я оброс, потому что не хотел отлучаться от Лены — я же на посту, и должен оберегать ее от всяких зловредных случайностей. Еду мне приносили. Туалет был предусмотрен рядом.
А Леноша по-прежнему цвела. И аппаратура это подтверждала. Медики ходили хмурые и обиженные — ими явно пренебрегали. Приходило институтское начальство, потом академическое. Задавало вопросы, кивало с умным и озабоченным видом. Уходило.
Через неделю за бороду мою уже можно было, если постараться, дергать. Я старался, потому что больше ничем заниматься не мог.
На восьмой день меня ознакомили с решением Ученого Совета о прекращении эксперимента в связи с его бессмысленностью и опасностью для здоровья участника.
Я ответил, что только через мой труп. Мне гарантировали, что с этим никаких проблем не будет. Когда пришла комиссия по отключению, то на территорию, отведенную для эксперимента, войти не смогла. Хотя двери были открыты. Они кричали и требовали прекратить безобразие. Я пожимал плечами. Потому что и сам не понимал происходящего. Вернее, догадывался, зная Ленку, но, как сие вершится, понятия не имел.
— Мы отключим питание! — пригрозила комиссия.
И попыталась. К трансформатору, питающему институт, подойти они не смогли. Я в окно видел.
— Мы же с голоду помрем! — догадалась «мать Тереза» и вышла в дверь совершенно свободно, чем была искренне удивлена. Но обратно вернуться не смогла. За ней потянулись остальные. К концу дня мы остались вдвоем. Особо негативных эмоций по этому поводу я не испытал — фактически мы и так были вдвоем.
Я приготовился ждать ее еще тридцать лет и три года, не очень хорошо понимая, как продержаться без еды — ведь сам видел, что двери с той стороны ничего не пропускают. Однако к вечеру парень в камуфляже подкатил к дверям столик на колесиках и протолкнул его ко мне. Сам пройти не смог, распластавшись по невидимой поверхности. Матюгнулся и отступил назад.
Я крикнул: — Спасибо! — И подкатил столик в свой угол. Переложил снедь на свой стол и вернул столик-поднос за дверь. Сам выйти не пытался, опасаясь, что обратно не пустят.
Было вкусно. Но я не злоупотреблял, решив сэкономить провиант — вдруг дверь пропускать перестанет, или решат, что кормить меня не стоит. Хлебушко да печенье отложил на черный день или на светлую ночь. Ночью зверский аппетит просыпается, хотя ему спать положено. Видать, я родом из ночных хищников. В какой-то из прошлых жизней. Похоже, что они таки были… эти прошлые… Леноша вернется — объяснит.
— Ау! Давай уж, Ленош, возвращайся… Или все-таки — тридцать лет и три года?
И тут белое мельтешение на экране сменилось сплошным ярким пятном, осветившим темное помещение, как прожектор — света я не зажигал, а было уже около трех ночи.
Я чуть прищурил глаза — все же слишком ярко светилось, но ничего, кроме сияния не увидел. Вскоре сияние стало терять в интенсивности, и на экране начало проступать лицо. Сначала только контуры и намеки на человеческие черты, а потом — вполне даже человеческое, Леношино личико! Ура!.. Заработало!.. Хотя нет, не личико, а очень даже убедительный лик, потому что, сохраняя все Леношины цвета и оттенки, он светился. Не так, как на иконах схематично изображают нимб вокруг условно человеческой головы, а каждой клеточкой. И видно было, что это не отраженный свет, в каком мы видим друг друга, а внутренний. Полное впечатление, будто лицо состоит не из плоти и крови, а из света и тени. Я даже посмотрел на лицо лежащей Лены, дабы сравнить, и удостоверился в верности своего ощущения: вот — плоть, вот — свет.
А лежащая Леноша вдруг хитро улыбнулась, легко выйдя из многосуточной летаргии, словно чуток подремала, и сказала:
— Познакомься, Ромео, — это мое истинное духовное лицо…
— Оно прекрасно, — не мог не признаться, — но целовать я предпочел бы твое настоящее физическое.
— Не зарекайся, извращенец! — хмыкнула она. — Ты понятия не имеешь о духовных эмоциях.
— А они есть?
И духовный лик, и физическое лицо Леноши наградили меня жалостливой снисходительной улыбкой, какими мамаши одаривают своих возлюбленных чад, прощая им младенческую неразумность.
Мог бы и сам сообразить, что духовное и эмоциональное — одной природы, информационной.
— Ну, и где ты шалтай-болталась все это время? — поинтересовался я старательно спокойно, будто она вернулась с недолгой прогулки. — Начальство тут в неадекват ушло.
— Да знаю я, — кивнула она деловито. — Потому и вернулась, чтобы тебе существование не усложнять…
Помолчала чуток, рассматривая меня, и заявила:
— А борода тебе идет: не пацан, но муж, достойный… внимания.
При других обстоятельствах я был бы вдохновлен сим признанием, но сейчас мне было искренне наплевать, как я выгляжу.
— Ерунда! — отмахнулся я. — Побреюсь — опять не буду достоин.
— Сдается мне, что ты теперь изнутри бородатый, — хихикнула она.
— Уходишь от вопроса, Елена Владимировна! Где была?
— Это невозможно объяснить, — призналась она уже серьезно. — Это надо пережить… Что я тебе и предлагаю сделать прямо сейчас… Освобождай меня, выводи из эксперимента. И пока установка под нашим контролем, ты пройдешь моим путем. Вернее, своим, но в ту же сторону. И обратно. Я буду тебя ждать. А то я могу лопнуть от невозможности обсудить то, что теперь знаю.
— Это не страшно? — глупо ляпнул я. Ляпнул, потому что, на самом деле, никакого страха не испытывал, а можно сказать, бил копытами от любопытства и нетерпения.
— Не бойся, мальчик, — вдруг изрек лик с экрана, — я тебя встречу… поцелуем…
Язык мой балаболил, а руки делали дело, выводя Леношу из эксперимента. Конечно, основную часть вела автоматика, но человеческий пригляд за ней никогда лишним не был. Впрочем, все шло по регламенту.
Примерно через час я освободил ее от датчиков на теле, и Лена с явным удовольствием поднялась, потирая ладонями тело.
— Отлежала чуток, — призналась она.
А ведь могли образоваться и пролежни, если бы не был предусмотрен специальный вибромассаж на лежанке и звуковой массаж от встроенных источников.
А может, и не могли, если это световое и духовное все держало под контролем. Кстати, Лена встала и отключилась от аппаратуры, а лик все так же ехидно светился на экране. Чудесны дела твои, господи…
— Может, тебе массажик провести, — деловито поинтересовался я.
— Я те проведу! — хмыкнула она и погрозила пальчиком, потом показала головой на лежанку: — Ложись давай!
— Уже?.. Ты погоди, — понял я. — Мне сбегать кой куда надо, а то оконфужусь тут в бессознанке.
— Беги, дурень! — разрешила Лена, пробормотав вслед: — Какая ж тут бессознанка? Сплошная беспросветная сознанка.
А у меня в процессе справления нужды вертелись в голове строки Вознесенского: