Вздрогнули окна. Открылись непроглядные шторы. Я давил на сигнал.
Кто-то бранил меня, кто-то грозил в открытую форточку:
— Бездельник! Сигналы запрещены! Вот я в милицию позвоню…
Я давил на сигнал, вскинув лицо туда, к балконам и окнам, стараясь угадать, в каком окне услышит она меня, мой отчаянный зов.
И она вышла ко мне через две минуты.
Глаза и губы девушки смеялись. Кажется, не умеют они по другому, не умеют не улыбаться.
— Почему такой шум? — спросила девушка, словно ждала меня, и даже без удивления, что я здесь.
— Подскажите мне другой способ, — ответил я, волнуясь от собственной наглости.
— Вам самый простой? — она смеялась.
— Хотя бы.
— Нормальные люди спрашивают адрес, телефон.
— А я ненормальный.
— А вон идет нормальный милиционер.
Она оглянулась. Поигрывая палочкой, величественный, подчеркнуто медленный в походке, неотвратимый, как само наказание, шел к нам Сам Инспектор.
— Вам, кажется, надо удирать.
— А вас поймают как соучастницу, поведут на покаяние. Разве я могу бросить одну… Спасайтесь, еще не все потеряно.
— Все равно весь переулок видел, какой тарарам вы устроили.
— Бежим, пока не поздно, — трагическим тоном сказал я, увлекая девушку в открытую дверь.
Машина, подгоняемая пронзительным орудовским свистом и криками разочарованных болельщиков, рванулась прочь. Двое парней двинулись к нам. Один из них что-то крикнул, подняв руку.
— Это мой школьный товарищ, — пояснила вдруг девушка.
Она сказала: «Это мой школьный товарищ», хотя их было двое.
Но потревоженный переулок, инспектор, мальчишки, деревья, голуби, кот и солнечные зайчики — все отлетело назад…
У меня такой прыти, насколько я помню, раньше не было.
Так лихо, мгновенно вызвать, найти, увезти незнакомую девушку! Знай наших!
— Как вы сюда попали, а?
— Не спрашивайте… Священника привез.
— Этого еще не хватало. Кто же вы, таинственный человек?
— Я физик из ящика.
— Не верю! — Она засмеялась.
Машина летела в закрученный гулкий туннель. Белые фонари на потолке сплелись в каскад белых линий. Сбоку шальной, ревущий поток автомобилей.
— Кто же вы? — она хотела пересилить и гул и грохот.
— Я физик.
— Не верю!
«Верю! Верю!» — подхватили каменные стены, стремительные гулкие решетки. Замерло и оборвалось эхо вместе с гудящим позади, мгновенно померкшим туннелем.
— Как хорошо…
Ее глаза подсвечены испугом. Она взволнованно дышит. Ей весело и жутко, так мне кажется, потому что перед нами гордый полет эстакады, а скорость… Ой, какая скорость!
Внизу нескончаемый город, изогнутая плавно река. И ветер задыхается в окнах от яростного бега.
— Ой, как быстро!
Кто-то в милицейской форме грозит нам полосатой волшебной палочкой. Тогда мы тихо спускаемся в мохнатый зеленый коридор. Он шлепает густыми ветками о крышу, он темен и влажен. Я чувствую, вижу по лицу девушки, как ей хорошо.
Это, наверное, так романтично, посмеиваюсь я про себя.
Ворваться на темной, сверкающей фарами лошади в наивно-зеленый переулок, всех переполошить ради нее, только ради нее.
Девушка смотрит на меня. Она задумчива. Девушки любят музыку. Я включаю радио. Ветки шуршат по нашим стеклам… Где-то в непонятном лабиринте улиц-аллей, в котором я безнадежно заблудился, появилась хрупкая, как стекло, незнакомая песенка.
Женский печальный голос неторопливо, точно боясь высказать все и желая высказать все, но боясь обидеть кого-то своей обидой, молил, уговаривал, тая в глубине своей неутешную девичью беду.
Миленький ты мой… –
Возьми меня с собой.
Там, в краю далеком,
Буду тебе женой.
Память у меня великолепная. Стихи я запоминаю с лета. Наивные слова песенки звучали вдруг с непонятной, непосильной, казалось, для них, растерянной грустью.
Начали зажигаться верхние фонари. Свет шел от них в мелькании ветвей, делая мостовые загадочно-пестрыми, лицо девушки переменчивым, затаенным. А голос пел:
Потемнело. Девушка вздрогнула. Я закрыл окно.
жаловалась, просила незнакомая песенка.
— Она же плачет, — вдруг еле слышно сказали губы девушки.
Шорох листьев и шорох шин.
Мы стояли с ней у чугунной ограды набережной, смотрели, как темный, слитый с темной водой буксир тянет медлительную темную массу баржи или еще чего-то. Зябкий фонарик плыл в темноте, зябкий плеск шел от буксира, печальный осенний звук. На том берегу звенела музыка, светилось, вращалось таинственным кругом по темному небу колесо в парке.
Под нами, в осенней холодной воде, плескались электрические желтые блики. Но когда на соседнем кинотеатре вспыхивал фонтан рекламы, вода становилась огненно-красной, переливчатой, как пламя.
— Вы никогда не скажете, кто вы?
— Я физик. Самый что ни на есть обычный физик,
— Все необычные говорят про себя так.
— Вы не верите?
— Нет, я вам теперь очень верю.
Она сказала «очень». Разве я чем-нибудь заслужил это «очень»?.. Была только ненормальная скорость, был вечерний город, была грустная песенка. Больше ничего.
— Тогда, на дороге, я вам не верила.
— Конечно, вид у меня — разбойник с большого тракта.
— Вы сердитесь?
— Уж-жасно.
— Прошу вас, не сердитесь.
— Я подумаю.
— Вы не искали машину?
— Какую машину?
— С фонариками… Вот как на этом буксире… Я бы нашла ее на вашем месте.
— И что?
— Сказала бы спасибо, ну еще что-нибудь.
— Я не знаю номер.
— А я помню. МОИ-80-06.
— Спасибо, я запишу… Нет у вас карандаша?
— Нет у меня, взять не успела. Вы позвоните мне, — девушка улыбнулась, — я вам напомню.
— А телефон тоже записать нечем…
Она засмеялась. Ее глаза были рядом. А я, самоуверенный, читал в них примерно такое: «Раньше не догадался?»
Одинокий холодный фонарик тонул в черноте. Я снял и мягко положил ей на плечи, как это принято в романах, мою куртку.
— Холодно, — сказала девушка.
— Поедем домой?
— Я хочу в кино.
Кажется, мы понравились, отметил я про себя.
— Как все-таки тебя зовут? — неожиданно переходя на «ты», спросил я.
— Меня? — что-то внимательное было в ее темных от ночной реки, от мглистого блеска воды, окаймленных зыбкой тенью глазах.
Потом она, по-моему, слишком долго не отвечала. Потом она тихо, почти неслышно спросила:
— Вы так долго не решались об этом спросить? Почему?
Смешная, подумал я, просто не догадался.
— Вас об этом спрашивают, наверное, сразу, а я не хотел, как все…
Мой пустяковый ответ неожиданно показался ей, не знаю чем уж там, исполненным значенья, смысла, намека на что-то, чему, кажется, в эту минуту она и я, мы оба, должны были непременно удивляться и радоваться. Но чему?
Девушка точно вздрогнула. Я почти слышал, как таинственные пружинки, стеклянные пружинки, вдруг зазвенели, запрыгали в ней. Таким волнующим был ее взгляд.