Лена глубоко вздохнула. Усталый — это еще мягко сказано. Нет, ей и раньше приходилось работать на износ, но тогда она, во-первых, понимала, что делает, во-вторых, получала от работы удовольствие, и в-третьих, видела ее результат. Сейчас же, в отсутствие всех трех составляющих, она чувствовала себя на последнем издыхании и не знала, что делать дальше. Даже осторожные консультации у отца не помогали, заставляя Лену к тому же ощущать себя безмозглой курицей, не способной справиться с элементарнейшей задачей.
А дело не продвигалось ни на йоту. И не было ни единой зацепки, способной объяснить, кто же и каким образом на самом деле вредит отцовскому сервису. Кирилл, выполняя обещание, помогал, как мог, но он, кажется, поставил себе задачей убедить Лену в том, что у нее наизамечательнейшие сотрудники, а потому если и рассказывал ей о ком-то, то исключительно хорошее, Лене же, напротив, нужен был компромат. Она благодарила, конечно, Кирилла и подзадоривала в надежде вызнать из его рассказов хотя бы то, кому можно доверять, а от кого в этом деле лучше держаться подальше, но, будучи откровенной с собой, понимала, что только теряет время. А его становилось все меньше. Уже месяца как ни бывало, в институте дали следующий отпуск с большой неохотой и вряд ли захотят продлить его еще раз, а терять любимую работу в Ленины планы никак не входило. Еще и Милосердов подливал масла в огонь, все чаще интересуясь, удовлетворена ли Елена Владимировна работой автосервиса, и нагружая ее проблемами, которые она не умела решать.
Например, вчера он пожаловался на то, что курьер с заказанными запчастями где-то потерялся, и попросил найти способ повлиять на транспортную компанию, чтобы не срывать сроки ремонта.
Третьего дня он заявил, что опоздания Григория Рязанцева из отдела продаж переходят всякие границы и что именно Лене как представителю гендиректора надлежит разобраться с этим безобразием.
На прошлой неделе в связи с коротким отпуском Николая Борисовича Лене самой пришлось контролировать весь рабочий процесс, что, конечно, дало ей воочию увидеть, как он происходит, но так и не навело на истинную причину проблемы. Все снова и снова упиралось в непонимание Леной истинной кухни автосервиса и ее неспособности разложить ее по полочкам. Оставалось только злиться — на Милосердова, на ситуацию, на себя и собственную беспомощность.
Но и злость, и усталость, и растерянность как рукой сняло, стоило Лене заглянуть в темные озабоченные Димкины глаза. И даже мысли, кажется, тревожные растаяли, и Лена следом только улыбнулась, впервые за много дней ощущая необъяснимую радость.
— А у тебя мазут под ухом, — сообщила она и сама не поняла, как протянула руку, чтобы стереть грязь. Словно растворились эти проклятые двенадцать лет, и Лена просто встретила старого друга, с которым когда-то у нее были отличные отношения.
Во всяком случае, именно так она и уговаривала себя думать.
Дима усмехнулся, но не стал ей мешать. С того дня, когда они в ее кабинете разобрали собственное прошлое, повода снова пообщаться не было. Ленка то ли стеснялась демонстрировать свое знакомство с собственным охранником, то ли просто считала, что все уже выяснила и оставила это самое прошлое там, где ему и полагалось быть. Дима был бы рад последовать ее примеру и видеть в Ленке Черемных исключительно своего работодателя, но проще, кажется, было изобрести машину времени, чем изменить свое отношение к Черемухе. Особенно после ее слез, ее ранимости и их случайных объятий, после которых у Димы еще долго было пусто в голове и только руки ощущали хрупкие Ленкины плечи, а щека — шелк ее волос. И даже ее именование Жнеца Кириллом не вытравляло ощущения какой-то первозданной радости в душе, хотя по первости Дима, конечно, психанул. Не ожидал, что Ленка так легко простит этого гада, и, кажется, сам испортил едва зарождающиеся новые отношения.
Впрочем, какие могут быть отношения у гендиректора с обслугой? Ленка теперь высоко летает, и если по доброте душевной пожалела…