— Приведи мне хоть один довод обратного, — заявил он. — А заодно можешь извиниться за «закомплексованного болвана». Тебе, помнится, этот болван был весьма по душе. Пока ты не решила поискать кого поумнее.
— Я так решила?! — с праведным возмущением поднялась на ноги Ленка: теперь ее глаза метали молнии. — А ты не оборзел ли, Корнилов, с такими заявлениями? Или напомнить тебе, что из-за твоего гонора мне пришлось раздеваться перед всякими придурками? А потом…
— Могла бы и не раздеваться: кто тебя заставлял? — напротив, обретая от ее гнева почву под ногами, усмехнулся Дима. — Я бы как-нибудь со Жнецом сам разобрался. Ну, отхватил бы пару жареных от него, зато не был бы тебе по гроб жизни за самопожертвование обязан! Думаешь, оно нужно было мне, твое самопожертвование?! Да у меня весь мир тогда перевернулся, а я понятия не имел, как жить в этом другом мире!
— А нечего было меня в себя влюблять! — тоже зашла с козырей Лена. — Знал ведь, что я в этом деле абсолютный дилетант! И все равно пользовался тяжелой артиллерией, лишь бы не соскочила! Что, мало у тебя было трофеев, Корнилов? Донельзя захотелось Черёму в коллекцию? А скажи, Дим, если бы я тогда от тебя не сбежала, как скоро ты бы меня бросил? Какой у тебя предельный срок интереса к девчонке, прежде чем она тебе надоест? Подозреваю, мой как раз был на исходе?
Дима нахмурился: она все же умудрилась задеть его за живое.
— Не был, Ленка, — выдохнул он и зачем-то взялся руками за край стола. — С тобой как раз все оказалось серьезно! Я понятия не имел, чем ты меня так взяла, но я не собирался с тобой рвать и до одури боялся, что ты узнаешь об этом чертовом споре и решишь… Ну, ровно то, что ты и решила! Если бы не эта подстава Жнеца!.. — он снова усмехнулся, на этот раз с горечью, и отвернулся, а Лена опустилась обратно в кресло и, кажется, стиснула пальцы до белизны.
— Я была уверена, что ты не можешь испытывать ко мне чувств, — с застарелой болью призналась она. — У тебя такие девчонки всегда эффектные были, а я так — как зверушка дикая, из спортивного интереса. Ты же ни разу не говорил…
— Да не умею я о таких вещах говорить, Черемуха! — оборвал ее Дима, так на нее и не посмотрев. — И никогда не умел! Ну, видимо, ты права, и я — закомплексованный болван! И ничего с этим не поделать! Либо терпи, либо пошли к чертовой бабушке и живи спокойно! Я бы тебе искренне посоветовал второе! Но ты, разумеется, выберешь первое. Из вредности. Как всегда.
Лена, до этого момента в упор глядевшая на свои руки и чувствующая себя бесконечно потерянной, на его упоминании вредности вдруг хрюкнула. Откровенно, от души, вопреки мелькающим в голове невеселым мыслям, поддавшись, как всегда рядом с Димкой, бескомпромиссным эмоциям. Он единственный на свете имел на Лену такое влияние, и она не могла ему противиться. И за первым смешком последовал второй, а потом третий, четвертый, и Лена сама не заметила, как вдруг рассмеялась в голос, оставляя позади и едва не разразившуюся новую ссору, и горечи ссоры старой. Ах как хорошо, как свободно было от этой разрядки — и какой невыносимо забавной казалась Димкина фраза про вредность. Да, Лена была вредной! И как же славно, что Димка об этом знал!
Его удивления хватило на четверть минуты, но заливистый, завлекающий Ленкин смех просто втянул в собственную отчаянную веселость, и Дима, глядя в ее блестящие глаза, на ее растянутые в неподдающейся укрощению улыбке губы, слыша эти освобожденные Ленкины нотки, сам захохотал без причины, без остатка, просто потому, что все по-прежнему было очень серьезно и невозможно оказалось ничего объяснить.
Как в юности, пропади все следующие двенадцать лет пропадом! И не было на свете ничего важнее и нужнее, чем этот вот неукротимый взаимный смех, от которого ломило щеки и начинали побаливать мышцы пресса, зато просветлялась голова и растворялась чернота в сердце.
— Ты изверг, Корнилов! — кое-как, обхватив ладонями щеки, выговорила Ленка. — Ты почему меня смешишь? У нас с тобой, между прочим, серьезный разговор был, а я теперь даже дышать серьезно не могу!
Кажется, смешила именно она, как и возводила на Диму напраслину, но какое это имело значение?
— Изверг после болвана — это уже прогресс, Черемных! — заметил он и хмыкнул, увидев, как уголки ее губ снова поползли в улыбку. — Еще немного — и до шалопута дослужусь. И тогда одной премией ты не отделаешься!
Шалопутом Лена его называла, когда он совершал какой-нибудь залихвацкий поступок, вроде переноса ее на руках через залитую водой проезжую часть. И она должна была, конечно, нахмуриться за очередную его несерьезность и столь нелестное отношение к ее инициативе с окладом, но слишком нахальная корниловская физиономия заставила только погрозить кулаком и снова прыснуть и отдаться беспечному смеху.