Таков пейзаж, на фоне которого я читал Ваше письмо. Вика отпустите душу на покаяние: второй раз доканываете Вы меня паршивым проходным рассказом "Телефонный разговор". Написал я его просто так, между делом, в доме отдыха Вороново, раздраженный тем, что никак не мог прорваться к телефону. Уж и пошутить нельзя. Он не заслуживает никакого разговора, тем более с Вами.
А вот "Школьный альбом" другое дело, это писалось на слезе. Вы сказали очень простую и ошеломляюще точную вещь, которая разрешила некоторые мои сомнения, а точнее, объяснила главное в мировосприятии моих сверстников и моем собственном тоже. Да, мы благодарны за жизнь, которая нам подарена в какой-то мере чудом. Это объясняет и хорошее в нас и плохое — покорность, терпение, конформизм. Мы так и не пришли в себя от этого сказочного подарка. Я рад, что рассказ при всей его пасхальности не вызвал у Вас протеста и даже тронул, я полагаю, Вы совершенно искренни со мной. Раз-другой мне дали понять, что я переборщил в любви к своим друзьям. Мне это было неприятно, но я не в силах судить, есть ли тут правда — в упреке или нет. После Вашего письма я решил, что не погрешил против правды чувства и объективной реальности, ибо речь идет о людях "благодарных за жизнь… Посмотрите, если не будет лень, рассказ о Гете в 4-ом номере "Нового мира».
Когда будете в Москве, я подарю Вам два тома своего собрания сочинений, которые уже вышли, остальные два выйдут к осени. Посылать по почте — дело безнадежное — украдут.
3-го апреля, в день моего рождения, тут нежданно-негаданно появился Ваш друг Гиппиус, в чрезмерном пристрастии к коему Вы заподозрили Аллу, и подарил мне дивного Волошина — коктебельский пейзаж в немного китайской манере. У того был "китайский" период.
Для чего я написал — ума не приложу, то ли я по склеротическому беспамятству вдруг забыл, что вы в ссоре, то ли уж не знаю почему. Очень хотелось бы прочесть Ваш новый рассказ, а так же тот, что Вы писали в Москве. Нина Соротокина уверяла меня, что это гениально, значит, она читала, хоть куски? — а Вы объявили это неудачей. М.б. всё-таки, дадите его прочесть? Я не верю, что он может быть плох, Вы пишете довольно редко, но безошибочно, бьёте только в десятку. Дай бог, что б эти странные люди из "Невы" — достоевщина какая-то — напечатали "Дачницу" — это превосходный рассказ. А что же со спекулянткой? Мне казалось, сперва они приняли её? А что ВААП? Алла — в Железноводске, съедемся мы 27-го. Праздники будем в Москве, потом, наверное, слетаем дней на 5–7 в Алм-Ато, где оба не были. Предлог — премьера моей " Заступницы" в тамошнем театре, но хочется глянуть на страну Казахстан, которой человечество обязано таким шедевром, как "Целина". Потом надолго засядем на даче, летом, наверное, приедем в Ленинград, куда должен прибыть из-за океана мой друг- профессор Сендич. Написал я полуисторическую повесть, но что с ней будет — не знаю.
Пишите, Вика, всё остальное — может быть, может не быть, а это единственная реальность. При таком удивительном даре, которым наградил Вас Бог, грешно бездельничать, ссылаясь на быт, настроение и т. п. Впрочем, я думаю, что Вы работаете больше, чем признаетесь в этом. Но хочется же почитать, и с "Рикинглазами" я как-то не завершил счетов? Что случится с их "семьей"?
Привет Мише, Искренне Ваш Ю.Нагибин
«Здравствуйте Вика и Миша! С удивлением узнал, что Вы беременны, ибо статистика, касающаяся деторождения в нашей стране (публикация журнала "За рубежом") не может не тревожить каждого патриота. Хорошо, что Вы перепечатываете "Рикинглазов" и собираетесь додумать "Дачницу". Но лучше бы не откладывать эти литературные планы на столь долгое время, какое понадобиться для вынашивания здорового, крепкого ребенка — наконец и солдата.
Но, видимо, Вы исповедует веру Самеда Вургуна: "Я не спешу, мне некуда спешить». В этом есть мудрость и свойственное ей глубокое, спокойное дыхание. А я — задышливый спринтер — всё куда-то тороплюсь, хоть толка в этом нет.
Давайте же "Дачницу," надо толкаться в редакционные двери. Недавно мне рассказали фантастическую, но подлинную историю. Какой- то писатель написал роман о людях иудейского происхождения, его перевели на идиш и опубликовали в еврейском издательстве. А теперь переводят назад — на русский, для публикации в "Советском писателе». Я это, конечно, не к тому, что бы перевести Рикинглазов, но история любопытная и поучительная.
Благодарить меня совершенно не за что, я, к сожалению, ничем ещё вам не помог, хотя, видит Бог, с какой охотой сделал бы это (да и буду пытался сделать). Но суть дела не в личном пристрастии, а в высочайшем качестве вашей литературы. И это мое отношение настолько стойко и неизменно, что всё остальное уже не играет роли. Я недавно перечитал кусок — большой из имеющихся у меня глав, и восхитился, едва ли не сильнее, чем при первочтении. Пожалуйста, живите, радуйтесь, дорогие Вика и Миша, но, бога ради, не пренебрегайте главным — литературой. То, что дано Вам так щедро, это не только ваше. Ответственность человека перед врученным ему Господом даром — не пустые слова. Алла Вам кланяется.
Искренне Ваш. Ю.Нагибин» «Дорогая Вика!
Звонил Рейн, к сожалению, не Ван-Рейн, а просто Рейн (хотя это тоже неплохо), и сказал, что был в Ленинграде и видел вас. Остальное он обещал сообщить при личной встрече, назначенной на 2бое. Я всё же рад, что ваш кризис вызван причинами внутренними, а не внешними, в противном случае уж слишком душно стало бы жить, а душевные кризисы неизбежны у таких натур, как ваша (ибо я знаю вашу натуру!), и ночи сменяются рано или поздно светом. Тем более, что все сожженные произведения хранятся у ваших почитателей, да и вообще рукописи не горят.
У нас сейчас временное затишье. Гости почти все схлынули, оставив неважное впечатление, обязательства литературные (ничтожные) выполнены, домработница ушла в отпуск — покой. За лето я написал всего один рассказ, который никуда ещё не давал. Предыдущий большой рассказ принял "Новый мир", но в связи со смертью Наровчатого может быть всякое. Повесть, написанная минувшей зимой валяется в ящике стола. Напечатал в "Смене" (в двух июльских номерах) нечто о Лемешеве — много различных писем, толков и устных отзывов от самых разных людей, как В.Астафьев, Евтушенко, Баруздин и т. д. Нина Соротокина читала и обливалась слезьми. Прочтите, если будет охота, возможно, это окажется Вам абсолютно чуждым и ни с какой стороны не привлекательным. А может и нет… Очень жалею, что не застал вас в Ленинграде, я редко бываю в разговорчивом настроении, а тут нашел такой стих, но в окружении друзей- сверстников я быстро онемел. Здесь единственный собеседник — Нина. Астафьева почти не вижу, Юры Трифонова не стало, Тублин бывает редко, к тому же он литературно поостыл, с остальными можно говорить лишь о продуктах, машинах, о мелкой житейской возне. Живу всё время на людях, но в небывалом одиночестве. Алла понимает решительно всё, но крайне неохотно выходит за очерченные себе пределы. Я не нуждаюсь в обществе, но у меня всегда был сильный собеседник — Яков Семенович, и я болезненно ощущаю нынешний умственный вакум.
После учиненной Вами гоголевщены как-то неловко спросить — пишете ли Вы. Но нельзя не спросить. Вы лучшее, что есть в нашей изнемогающей литературе, я перечитываю вас, как в детстве перечитывал Дюма, в юности Луи Селина и Жираду, в старости Пруста и Платонова. Был ещё один замечательный автор Горинштейн — высший класс, но убыл. Остальные лишь более или менее хороши, чаще — просто плохи. От себя я перестал чего-либо ждать, и все же, писание — единственное, для чего стоит жить.
Собираюсь на неделю в Болдино — хоть чем-то отметить исход лета. Ждешь-ждешь, а ничего не происходит, это и есть старость.
Всего Вам доброго, напишите. Я, действительно, Ваш друг. Ю.Нагибин».