— Конечно, — уверенно сказал мистер Джек.
Давид не знал, что только строжайший самоконтроль позволял ему сохранять твердость в голосе, когда весь мир вдруг запел для него ликующую мелодию.
Давид не знал также, что на следующее утро задолго до восьми часов мистер Джек стоял у некоего окна, не сводя глаз с серых башен «Солнечного Холма». Зато вскоре, как только пробило восемь, он увидел, как мистер Джек широким шагом пересек комнату, где они с Джилл играли в шашки, накинул пальто и шляпу, а потом буквально поскакал по ступенькам, ведущим к мостику у подножия холма.
— Да что же такое с Джеком? — выдохнула Джилл и в изумлении умолкла.
А потом спросила:
— Давид, а люди сходят с ума от радости? Понимаешь, вчера Джек получил две чудесные новости. Одна была от доктора. Джека осмотрели, и доктор говорит, все в порядке, так что теперь он может в любой момент ехать в город и возвращаться на работу. Тогда я пойду в школу, ну, ты знаешь, в школу для юных леди, — завершила она важно.
— Он здоров? Как чудесно! А какая же вторая новость? Ты сказала, их было две, только лучше этой и быть не может. Он выздоровел — совсем выздоровел!
— Вторая? Ну, просто оказалось, что его ждут в старом месте в городе. Он состоял в важной адвокатской фирме, знаешь, и, конечно, хорошо, когда тебе есть куда вернуться. Но не думаю, что из-за этого можно так себя вести. А ты что думаешь?
— Почему же нет, — заключил Давид. — Он нашел свою работу — понимаешь? Там, в большом мире. И он будет ее делать. Я знаю, что бы чувствовал, если бы нашел свою, о которой говорил отец! Чего я не понимаю, так это почему, хотя мистер Джек узнал обо всем этом вчера, он не радовался так и ждал сегодняшнего дня?
— Да, интересно, — сказала Джилл.
Глава XXV
Прекрасный мир
Ранней зимой Давид открыл в своей скрипке много новых песен, и все они были очень красивы. Сначала в них отразились добрые взгляды и поступки, которыми забрасывали мальчика со всех сторон. А еще была первая снежная буря, когда пушистые хлопья превратили весь мир в волшебное белое царство. Однажды Давид сыграл об этом мистеру Стритеру и страшно разочаровался, когда выяснилось, что тот не понимает смысла песни.
— Но разве вы не видите? — взмолился Давид. — Я рассказываю, как грушевые цветы вернулись и говорят вам, как они рады, что вы их тогда не убили.
— Грушевые цветы — вернулись! — воскликнул старик. — Ну нет, этого я не вижу. Где же твои цветы?
— Ну как же, за окном и везде, — подсказал мальчик.
— Там! Чтоб я провалился! Мальчик, ты… ты уж верно не о снеге говоришь!
— Конечно, о снеге! Неужели вы не видите? Дерево было как большое облако снежинок, разве вы не помните? Ну а теперь этого нет, зато гораздо больше деревьев стоят в облаках, и белые лепесточки танцуют, празднуя и говоря вам, что обязательно вернутся на следующий год.
— Ух, чтоб я провалился! — снова воскликнул мужчина. Потом он вдруг от души расхохотался, закинув голову. Давида не обрадовал ни этот смех, ни пятицентовик, который мужчина сунул ему чуть позже, но он не знал, что и этот смех, и подаренная монетка были настоящими вехами на незнакомом пути для этого нечувствительного человека.
Вскоре Давида ждал большой сюрприз — он узнал, что его любимая Госпожа Роз и не менее любимый мистер Джек поженятся в начале нового года. Мальчик был так поражен этой новостью, что даже его скрипка умолкла, и сам он тоже сразу не смог ничего сказать. Но однажды он заявил мистеру Джеку, как мужчина мужчине:
— Я думал, мужчины, когда хотят жениться, ухаживают за женщинами. Так бывает в книгах. А вы… вы почти ни слова не сказали моей прекрасной Госпоже Роз. А однажды, давно, говорили, что едва ее помните. Так как же это объяснить?
И мистер Джек рассмеялся, но одновременно покраснел, а потом рассказал все — что у них с мисс Холбрук на самом деле произошла история принцессы и нищего и что Давид невольно обеспечил им часть ухаживаний.
Как же Давид смеялся, обхватив себя руками от радости! И какую же прекрасную, прекрасную мелодию он обнаружил в звучных струнах своей скрипки, когда взялся за нее!
Случилось так, что именно эту песню он играл в своей комнате в субботу, в послеобеденный час, когда на ферму Холли пришло письмо от давно потерянного сына Джона.