— Прости, я не приду.
— Почему? — в голосе девушки пробивались нотки волнения. Это было приятно. Она так быстро вторила мне, словно была готова принять этот ответ заранее.
— У меня есть некоторые дела.
Джо резким движением руки утерла слезы, вырвавшиеся из плена голубых глаз. Подняла голову вверх. Я отчетливо слышал, как девушка сделала глубокий вдох, прежде чем прервать тяготившее этот разговор молчание.
— Мне жаль.
— Мне тоже, — бросил я, прежде чем сбросить вызов. И это заставило Джо разозлиться. Девушка с силой сжала ладони в кулаках, губы стиснулись в тонкую линию. Она закусила нижнюю губу достаточно сильно, чтобы порвать тонкую кожицу и выпустить капли крови из своей неосторожности. А затем до меня донесся сдавленный протяжный стон. Джо беспомощно закрыла лицо ладонями, пряча за ними и звуки отчаянья, сорвавшиеся ненароком с языка.
Не в силах наблюдая за её отчаяньем дольше, я ушел. Стал гулять пустыми улицами Хантингтона, обходя стороной плохие компании. В разговоре с рассудком, доводы которого склоняли неизменно к тому, что вины Джо в забвение вовсе не было, я добрел к дому Нэнси. Остановился напротив и поджег сигарету, от запаха которой стало тошнить.
— Всему виной ты, — прошептал в пустоту, почти уверенный в том, что Нэнси меня услышала. Она должна была, если действительно заботилась обо мне, как утверждала прежде. — И я ненавижу тебя! — произнес чуть громче, разрезая тишину громкостью своего голоса, который эхом отбивался от холодных стен мёртвого дома. — Ты не должна была значить для меня так много. Ты не должна была быть особенной! Ты не должна была заставлять меня чувствовать себя особенным! — слова царапали глотку, но отпуская их, я чувствовал, как освобождаюсь от их груза, тяготившего меня всё это время.
Я отрицал влияние смерти Нэнси на свою жизнь настолько умело, что научился жить с этим. Оставаясь с незапамятных времен тихим ребенком, я всё же не обладал той озлобленностью, что пятнала кровь, вынуждая меня ненавидеть и презирать всех, а больше всего самого себя. Смерть сделала Нэнси бессмертной. Долгое время я не мог найти ей замены, находя в других неизменно одни лишь недостатки, что вынуждали вести себя, по меньшей мере, отвратительно. И я хоронил в себе всё живое, пока оно не выползло наружу и не отомстило.
Я всё время молчал. Рассказав в суде однажды историю Нэнси, умолк навеки. Наверное, стоило рассказать отцу или матери о том, что я видел, как после занятий мистер Грей отвозил её домой, сворачивая всегда в другую сторону улицы. Или о том, как несколько раз на перемене он подзывал девочку к себе. Они скрывались в его скромной комнатке, из которой Нэнси выходила неизменно не в себе. Когда я спрашивал у неё, что ему было нужно, она мотала молчаливо головой, умоляя, чтобы я никому не рассказывал. Мне стоило рассказать родителям, как Нэнси однажды призналась, что боялась мистера Грея. Все находили его внешний облик отталкивающим, но это было другое. И не стоило утаивать, как однажды он предложил подвезти домой и меня. Остановившись на перекрестке улиц, он пригрозил, если я расскажу кому-либо о том, что видел его рядом с Нэнси, как он выпустит мои кишки наружу. Я ответил ему, что не боюсь, но в ту же ночь проснулся от кошмара, в котором он меня убил.
Я мог всё изменить. Мог предотвратить смерть Нэнси, но был слишком жалок для этого. Клеймо труса останется со мной навечно. И по правде говоря, я бы ничего не смог сделать, останься в городе тем летом, потому что не сделал ничего до этого. Когда я замечал проходящего мимо мистера Грея, скромно улыбавшегося мне доброй улыбкой, то задумывался над тем, не придумал ли я всё это. Не обманывало ли меня воображение?
— Он причиняет тебе боль? — спросил я однажды у Нэнси, когда мы играли наверху в её комнате одни.
— О ком ты говоришь? — девочка выдавила нервный смешок, таящий в себе опасение.
— Ты знаешь о ком.
Она резко поднялась с пола и тихо заперла двери, подперев их спиной.
— Нет. Нет, — Нэнси не смотрела на меня, опустив глаза вниз. Её голос не звучал убедительно. Вспоминая об этом позже, я пришел к выводу, что ей могло быть крайне стыдно об этом говорить. То, как она сжимала нарочно губы, будто те могли выдать тайну, как прятала от меня глаза и нервно двигалась в попытке не вызывать лишних сомнений. — Тебе не стоит волноваться за меня. Всё в порядке, — неуверенно повторяла девочка раз за разом, заставляя меня на время забывать о беспокойстве.
Я ведь мог убедить её самой во всем сознаться. Но бросил расспросы об этом после первой же неудавшейся попытки выведать правду. После этого всё, чем я занимался, это наблюдал, как положение дел становилось только хуже. И я совершенно ничего не делал. Просто смотрел и делал выводы.